На журнальном столике стояла свеча. В кресле сидел Угрюмый.
– Садитесь, дети мои, – сказал.
– И покайтесь, – подхватил Альтер. – Для четырех утра довольно глупый спектакль.
– Это не спектакль. Просто я не мог ждать, а вы все равно не спите. И не надо зажигать свет. Я люблю свечи.
По тому, как обтекла свечка, похоже было, что он ждал нас уже не меньше получаса. Из форточки тянуло холодом. Язычок пламени подрагивал. Угрюмый зябко поводил плечами. Сделалось тревожно.
– Выпить дайте чего-нибудь, – попросил он.
Это было ново. Угрюмый не пил. Совсем не пил. Жалел время.
Посветив себе фонариком, Ленка нашла сибр с нашлепкой «грог» и водрузила его на стол. Алена налила в воронку воды из чайника. Мы любили делать именно так – превращать воду в вино.
Грог оказался кстати. В бассейне-то мы не замерзли, но от сообщения Угрюмого всем стало зябко.
– Есть мнение, друзья мои, что вы абсолютно и необратимо стерильны.
Первыми среагировали женщины. Даже при свече было заметно, как обе они побледнели. Потом Алена закрыла лицо руками, а из Ленкиных широко раскрытых глаз быстро и страшно покатились обильные слезы.
Мы с Альтером отнеслись к новой информации спокойнее. Грустно, конечно, но пережить можно. Миллионы людей во все времена оказывались бездетными – и ничего. А уж нам-то – богам сибрового мира – можно ли грустить о такой мелочи? В конце концов, в действиях Апельсина видна вполне определенная логика. Он творит новую цивилизацию на Земле строго по Шопенгауэру: обществу бессмертных не нужны дети… И тут до меня дошло, что бессмертных-то всего четверо на целой планете. А остальные?
– Так значит все, кому введут кровь Брусилова… – начал я.
– Да, – сказал Угрюмый, – очень может быть.
– Что значит «очень может быть»?! – закричал я, выведенный из себя дурацкой манерой Угрюмого подавать любую информацию в форме гипотезы.
– Дело в том, – спокойно пояснил Угрюмый, – что ваша стерильность обусловлена наличием оранжита в половых клетках, а моя и Ларисы – обычными, известными медицине причинами.
– Так, может быть, это не связано с введением моей крови?
– Связано.
– Но ты сумеешь это вылечить?
– До сих пор такое бесплодие не излечивалось.
– Но ты сумеешь? Ты научишься?!
Угрюмый молчал. А Ленка проговорила сквозь слезы:
– Что ты орешь, Виктор?
Она переживала свое горе и, кажется, совершенно не понимала, о чем идет речь. А речь шла ни много, ни мало о конце света.
Я и Альтер говорили одновременно, перебивая друг друга. Угрюмый молчал.
– Значит, конец идее продленной молодости…
– Всему конец…
– Да нет же, можно дать мою кровь избранным…
– Желающим, желающим, а не избранным…
– Глупость. Это конец света…
– Все захотят жить молодыми двести лет, или сколько там, вместо того, чтобы возиться с детьми…
– Ну, положим, не все…
– Может быть, не все сразу, но вообще все.
– А забота о будущем?
– Нет никакой заботы о будущем, есть только забота о себе…
– Значит Апельсин хотел…
– Апельсин – не человек, он ничего не хотел…
– Но это же вторжение… геноцид…
– Ловко они нас!
– На очищенную от человечества планету прилетает много-много Апельсинов…
– Целый вагон. По два рубля килограмм, – встрял Угрюмый.
Но шутку никто не принял.
– Не может быть! – свистящим шепотом сказала Ленка. – Не верю.
Апельсин не мог!
