Изольда начала нервничать и злиться.
– Нет, – сказал вдруг Тристан радостно. – Я придумал другое. Подстрахуй меня за ноги, чтоб случайно не грохнулся.
– Ты с ума сошел! Что ты делаешь?!
Тристан уперся растопыренными пальцами левой руки в пол, ноги его до колен оставались при этом на постели, и указательным пальцем правой быстро вывел на полу: «Мелот – старый козел!» Потом ловко запрыгнул обратно, практически не оставив на мучном слое иных следов, кроме сакраментальной надписи, и невзирая на отчаянное сопротивление Изольды, заключил ее в свои объятия. Собственно, он успел сделать все, что планировал.
Потом дверь распахнулась, и следом за карликом, визжавшим, как довольная жизнью мартышка, ввалилась целая команда вооруженных и невооруженных личностей с королем Марком во главе. Оттого что Тристан никуда не прятался и не пытался бежать, они слегка растерялись. Да где там слегка! Они просто обалдели, не могли вымолвить ни слова и только по-рыбьи разевали рты. Затем по комнате прокатился хохоток: вошедшие заметили надпись. Изольда меж тем расслабилась – терять-то уж было нечего – и нежно прижалась щекою к лицу обнаглевшего королевского племянника. Немая сцена затягивалась.
В тот момент Тристана охватило необычайно острое ощущение придуманности, несерьезности, какой-то даже пародийности всего происходящего. Ну, будто он со всеми вместе на сцене театра. Разыгрывается пьеса из рыцарских времен, но вся труппа накануне гуляла на большом празднике, поэтому актеры вышли к рампе похмельные, как один, сонные, вялые, больные, и все, все поголовно забыли свои роли. «Подскажите текст!» – страдальчески умоляли глаза каждого из присутствующих. Тристан сжалился над ними, прокашлялся и начал. Конечно, он нес лютую отсебятину, но кто-то ведь должен был начать, кому-то же следовало спасать спектакль!
Никогда он не читал древних легенд о Тристане и Изольде и Рыцарях Круглого Стола, даже в современном пересказе Жозефа Бедье или Роджера Грина. Поэтому сочинять приходилось на лету.
– Мой король, мой любимый дядя, выслушай меня, прежде чем сделать следующий шаг, ибо шаг этот может стать ошибочным и после ты никогда не простишь себе того, что натворил в минуту ослепляющего гнева. Да, мой король, я полюбил твою жену! (Всеобщий вдох.) Но никогда еще мы не были вместе в этой постели. (Всеобщий выдох.)
Они даже не обратили внимания на слово «этой». В этой постели Тристан и Изольда действительно лежали впервые, да и вообще постели они тут не слишком жаловали, все больше на травке, да в бочке, да в бассейне… И Тристану было удобнее говорить вот так – вроде и врет, а вроде и не врет.
– Мой король, я полюбил твою жену чистой, а не греховной любовью. Я бы и пальцем не позволил себе коснуться ее, но она тоже благоволит ко мне, мы давно живем в твоем замке как друзья, как очень близкие родственники, расставаясь, мы тоскуем друг без друга, и вот сегодня, перед дальней дорогой, я пришел сказать слова прощания моей дорогой королеве, а ей что-то занемоглось, и она позволила мне лечь рядом и обнять себя в знак особого расположения.
О мой король, разве я хотел украсть у тебя жену? Да нет же! Я сам привез ее тебе, по собственной инициативе, и люблю Изольду сегодня исключительно как родную сестру. Мне обидны твои подозрения, дядя, мне больно слышать, что ты доверился нечестным и злым людям, жалким прихвостням, мечтающим лишь о том, чтобы подгрести под седалище все королевство после твоей смерти, дядя. Как ты мог?! Ради Бога, я тебя умоляю! О, как я любил тебя всегда! И сейчас люблю, дядя. Изольда, скажи ему.
Но Изольда ничего не сказала. С ней внезапно случилась истерика, то есть это все вокруг так подумали, а на самом деле (она потом рассказала) Машу просто начал душить хохот. Весь монолог Тристана был безумно далек не только от поэзии Эйльхарта фон Оберга и Готфрида Страсбургского, но и вообще от всего того, что мог сказать один благородный рыцарь другому, да еще в такой противоестественной ситуации. И куда подевались все знания, полученные за три года здесь, все воспоминания настоящего Тристана, вложенные в голову лейтенанта спецназа, куда все это улетучилось? Иван Горюнов, пользуясь сведениями, почерпнутыми разве что в любимом когда-то романе «Янки при дворе короля Артура», выдавал сейчас нечто среднее между монологом замоскворецкого приказчика из пьес Островского и болтовней биндюжника из бабелевской Одессы, спасибо, успевал на корнский язык переводить, но все равно смешно было до колик.
И тогда король Марк, вновь ощутивший себя на грани помешательства, рявкнул:
– Взять его!
Известная нерешительность прочитывалась в действиях баронов, шагнувших к Тристану. Все-таки поверье, бытовавшее уже по обе стороны Ирландского моря, гласило: «Всякий, кто прольет кровь этого рыцаря или хотя бы поднимет руку на него, будет убит».
Воспользовавшись этим кратким замешательством, Тристан успел исполнить свою «лебединую песню». Торопливо перейдя на достаточно корявые стихи, он продекламировал:
Но эта, с позволения сказать, поэзия действие возымела обратное. Марк буквально озверел от «неумываемости» племянника.
– Я же сказал: взять его!!!
И бароны, выбирая между очень скорой смертью от острого меча разгневанного Марка и весьма отдаленной во времени – от колдовских чар Тристана, остановили свой выбор на второй и кинулись вперед.
Тристан не был вооружен, а устраивать показательные выступления по карате в королевской опочивальне как-то не лежала душа, тем более что он заметил двух лучников, уже нацеливающих на него стрелы из разных углов одновременно.
– Ну ладно, ребята, – пробормотал он себе под нос по-русски, – этот раунд я проиграл.
Сутки он протомился в ожидании, не зная своей судьбы и судьбы Изольды, не получая пищи, не видя никого. Только миска воды стояла в сырой холодной темнице с узенькой щелью оконца под сводчатым потолком. Потом появился Курнебрал, пробравшийся тайком мимо охраны, и сообщил через решетку, что Тристан, а равно и Изольда приговорены к смерти решением короля. Марк и раньше славился тем, что скор был на суд и расправу, а тут, сам понимаешь, случай особый. Бароны не то что поддерживают его, а просто дрожат от нетерпения в ожидании казни.
