экзотики, неожиданно для самой себя заинтересовавшись хоть чем-то, а заканчивая путешествие в Бомбее, который тогда еще не был Мумбаем, посетила оружейный магазин. И там, конечно, лежал мой любимый 'Таурус' М44. И странный, очень странный продавец-индус предложил мне купить к нему две коробочки патронов: одну с обычными, а другую с серебряными пулями.
– С какими? – удивилась я, на всякий случай переспрашивая по-английски и требуя показать упаковку.
– Я вижу, мэм, вам пригодятся серебряные пули, – убежденно повторил он.
Может быть, этот индус был просто чудак, может быть, сумасшедший, а может быть…
Я бродила по улицам Бомбея, словно в бреду.
А в Москве оказалось жарче, чем в Индии и намного противнее.
Потом была Грузия.
Ясень не хотел, чтобы я туда ехала.
– Нам больше нечего делать в Грузии, – объяснял он. – В Грузии все кончилось январем, когда советские танки взяли Дом правительства в Тбилиси. И страшная война, которая идет там, больше уже никому не нужна. Разумеется, кроме тех, кто зарабатывает на ней деньги. Ты хочешь там заработать?
– Перестань, – сказала я. – Почему мы не вмешались?
– Ты начинаешь напоминать мне Балаша. – сказал Ясень. – В изложении Дедушки, разумеется. Почему не остановили Кастро? Почему не влезли в Никарагуа? Почему допустили к власти Пол Пота?
– Ну, а действительно, почему?
– По кочану, – сказал он. – И по кочерыжке. Так у нас в школе говорили.
– А у нас говорили 'по коровьему уму'.
– Ну, значит, по коровьему уму, – согласился Ясень.
Потом помолчал немного и добавил:
– Понимаешь, есть замечательные люди, которым просто противопоказано быть публичными политиками, тем более высокого ранга. Альенде, например.
– Или Сергей Малин, – съязвила я.
– Да, – кивнул он. – И Базотти туда же. Думаешь, Дедушка не может купить президентское кресло в какой-нибудь Аргентине? Легко. Но он трезво оценивает свои возможности и точно знает, для чего живет на свете. И я бы очень хотел, чтобы ты тоже знала это. Мы – служба контроля. И мы должны работать здесь, в России, просто работать. Это сложнее всего. А экспортом революции пусть занимаются бандиты, вроде Че Гевары.
– Слушай, ты мне чего, мораль, что ли, читаешь?! – Я вдруг так обозлилась, будто передо мной был не Ясень, а какой-нибудь полковник Генштаба Челобитников. – Я уже не девочка всякую херь выслушивать. 'Великий гуманист' Базотти знает, зачем он живет на свете. Очень хорошо. А я не знаю и знать этого не хочу. Я давно перестала понимать, что мы здесь делаем. А ты перестал понимать меня. Тебе начхать на мои проблемы и на мою боль. Раньше ты не был таким. А когда упал самолет, ты плакал по дяде Семену и тете Лиде. Плевать тебе было на нашу девочку. Не перебивай, я знаю! Я больше не люблю твоего Базотти и вашу проклятую службу. Я не знаю, зачем она нужна. Поэтому еду в Грузию!
– Татьяна, да ты с ума сошла!
Чудно. Он никогда не звал меня Татьяной.
– Это вы все с ума посходили, древовидные, – возразила я чуть успокаиваясь, но тут же вновь накручивая себя. – То ты целуешься с генералами ГБ и ловишь воров в законе, то целуешься с ворами и ловишь генералов. Я уже ничего не понимаю, а там мне по крайней мере будет ясно, в кого надо стрелять. Я поеду прямо завтра.
– Не пущу, – сказал он жестко.
– Не смеши. Это прозвучало бы сильно четыре года назад. А сегодня я стала тебе не нужна. Рекомендую вместо себя тоже вполне рыженькую Наташку – секретаршу Шишкина. По-моему, она в твоем вкусе. И потом Шишкин пробовал, а он известный специалист.
Ясень шумно вдохнул, выдохнул и наконец процедил сквозь зубы:
– А ты-то с кем там будешь трахаться? Им же не до того будет. Война все-таки.
Ну, вот уже и Сергей начал говорить мне гадости. Я-то – ладно, мне-то не привыкать. А он всегда сдерживался. Правда, сейчас он явно ревновал меня, и это было приятно.
– Там, в Грузии, – начала я, уже предвкушая победу в этой словесной дуэли, – я от души натрахаюсь с гранатометом, а убивая бандитов, буду всякий раз испытывать оргазм.
– Уходи, – сказал Ясень после этого.
И я ушла, правда еще спросила через плечо:
– Я не совершаю предательства?
– Нет, – буркнул он.
Мы впервые расставались с ним вот так. Впервые.
И был страшный год. И страшные люди, которые рвались к власти. И вообще весь мир был страшен, особенно, когда он сужался до одного города, до одной деревушки, до одного дома или танка. Рассказывать про Зугдиди или про Сухуми? Рассказывать про Батуми или про Грозный? Не знаю, ни про что я теперь рассказывать не хочу, теперь, когда все-все позади, и быльем поросло, словно уже и не три года прошло, а целых тридцать.
