извлечь из этой груды металлолома – Алексей, вылетевший в плохо закрытую дверцу, был подобран попутной машиной и скончался через неделю от множественных ушибов и переломов в больнице. Вот такой несчастный случай, за который даже судить некого.
Только теперь неинтересно об этом рассказывать. Ведь через десять лет я выяснила все от непосредственного участника событий – мичмана балтийского флота, автогонщика и стукача Рината Гинатуллина, ставшего одним из убийц Маши Чистяковой. Как Алексей Коротков он скончался в спецбольнице КГБ, а как Ринат Гинатуллин продолжал жить. До сих пор не понимаю, зачем они сохранили ему жизнь. К чести Рината следует заметить, что ни до, ни после людей он больше не убивал, но по тюрьмам и лагерям с его легкой руки кое-кто отправился. Однако сейчас речь не об этом.
Двенадцатого декабря восемьдесят второго года сержант Коротков – по стукаческой линии мичман имел звание всего лишь сержанта – прошел инструктаж в соответствующем кабинете соответствующего отдела соответствующего управления и, подсыпав приятелю в еду какой-то дряни, погнал его машину в Лужники аккурат к окончанию международного турнира.
Машка уходила из Дворца спорта вместе с шумной компанией и собиралась брать тачку до дома. Они как раз решали, кому с кем по дороге ехать, когда Гинатуллин подвалил к ней вразвалочку и, откровенно дыша на всех водкой, о чем после дружно свидетельствовали Машкины друзья и знакомые, окрестившие мичмана пьяным матросом, объяснил, что прислал его Машкин отец, что домой надо ехать как можно скорее, что Анатолий Геннадиевич прямо сейчас улетает в срочную командировку, и что ему, Алексею надлежит еще доставить полковника в аэропорт, а потому никого, кроме Машки, в машину он взять не может, даже тех, кто живет довольно близко, все равно заезжать будет некогда. Впрочем, Ленку Огородникову он все-таки согласился взять, ее можно было высадить где-то совсем по дороге, на Ленинградке. Так Ленка стала человеком, который видел Машу последним, не считая конечно, Рината.
В дороге шел веселый треп ни о чем. Машка, выпившая в тот вечер едва ли не две бутылки шампанского, была в отличном настроении и совершенно не задумывалась, почему вместо 'волги' приехали 'жигули', почему водитель незнакомый, почему вдруг эта срочная командировка. Было ей весело, и, как утверждает Ринат, он Машке даже понравился. Когда распрощались с Ленкой, пытался клеиться к своей жертве, но Машка, не особо агрессивно его отпихнув, напомнила, что они торопятся.
В общем, с Ленинградки свернули на Флотскую. И тут Машка в первый раз забеспокоилась. 'Так короче', – лаконично пояснил Ринат. 'Ни фига так не короче!' – возразила Машка, но дискуссию эту продолжить не удалось, потому что на узкой и пустынной, заваленной снегом улице из кромешной темноты вынырнул 'слепой' встречный грузовик – сто тридцать первый ЗИЛ военного образца. Летел он, как это любят солдаты, лихо, никому не уступая дороги, и зачем-то стал огибать насыпанный посреди улицы сугроб – маневр совершенно необязательный для тяжелой машины с тремя ведущими мостами. А матросик наш пьяный тоже лихачил – не снижая скорости, вильнул в сторону, вот только почему-то в ту же самую, что и грузовик, аккурат на встречную полосу. Машка закричала ему: 'Осторожно!' На что матросик среагировал странно: бросив ручку передач в нейтраль, открыл дверцу и кубарем, очень профессионально выкатился наружу, в грязный, но все-таки относительно мягкий придорожный снег.
Оставшись в машине одна, Машка еще пыталась тормозить и повернуть руль одновременно (это уже результаты экспертизы гаишников и врачей, изучавших положение ее тела), но она не знала, в какую сторону надо крутить руль во время заноса. Машину развернуло с точностью до наоборот, и страшной силы удар пришелся не в лоб, как планировали эти сволочи, а почти по дверце со стороны пассажира, да только никакого значения это уже не имело.
Что же касается Рината, его действительно подобрала ехавшая сзади и совсем не случайная машина. Машину запомнили солдаты, коих сидело в грузовике двадцать три человека, считая вместе с водителем. 'Жигуленок' был без номеров, то ли шестерка, то ли тройка, а что до цвета, так на этот счет существовало восемь разных мнений. Так же немало мнений обнаружилось и по поводу спасителей выпавшего (трое сидевших в кабине ЗИЛа так и говорили – выпавшего) из разбитой машины. Одному казалось, что людей этих было двое, другой уверял, что целых четверо, а третий точно не запомнил, но настаивал, что среди них была женщина. А в общем-то фонари на улице не горели, фары, как уже известно – тоже, темнотища была хоть глаз коли, да и окошечки в фургоне маленькие и мутные. Чего с этих солдат взять? А у самого Рината на счет людей, его забравших, мнения не было никакого: в машину его запихали в бессознательном состоянии. И я поняла, что это на самом деле так.
Удалось мне найти и закрытую гэбэшную больницу, где его прятали, и врача, который его лечил (а собственно, как иначе я нашла бы его самого?), но вот людей, привезших его в ту ночь, найти не удалось. Да может, это и неважно – главные поиски пошли по другой линии.
Татьяна помолчала чуть-чуть, и я решил задать вопрос:
– И что же ты сделала с ним, с этим Ринатом?
– Хороший вопрос. Это было всего три года назад… Знаешь, я хотела его убить. Нет, сначала я даже хотела его кастрировать, но с этим немножко опоздала: у него к тому времени была жена и трехлетний сынок. Я так ненавидела этого подонка, так ненавидела! Но все-таки старалась помнить, чему учил меня Ясень. Я страшно боялась потерять над собой контроль, боялась, что начну бить этого выродка просто для собственного удовольствия, точнее, просто заглушая свою боль (какое там, к черту, удовольствие!) И, кажется, я смогла сдержаться. Я била его ровно до тех пор, пока не узнала все, что можно было от него узнать.
Он уже давно не работал в органах, практически с самого начала перестройки, клялся, что никогда и никому не делал больше ничего плохого.
– Извини, – перебил я, – один мой друг-писатель любит говорить: 'КГБ в отставку не уходит'.
– Он прав, твой друг. Кто там работал, может быть призван в любой момент, но это не значит, что всех в обязательном порядке призывают. Ты, конечно, должен быть всегда начеку, но не исключено, что так до конца дней своих на этом 'чеку' и просидишь. Тем более, что года с восемьдесят восьмого у них пошло существенное сокращение кадров, особенно в части мелких сошек: стукачей, дятлов, провокаторов и мясников. В общем у меня были основания поверить Ринату. Потом на всякий случай я установила за ним наружку, и первоначальное предположение подтвердилось.
Конечно, вначале он не хотел говорить ничего, от всего отказывался и валял дурочку. Потом понял, что я уже знаю слишком много. И раскололся. Оказалось, десять лет назад его просто запугали, предупредив: если назовет фамилию лейтенанта, – заметь, не полковника, не майора даже, а лейтенанта! – который инструктировал перед убийством, его самого уберут и очень быстро. Пришлось объяснить, что от полуразвалившегося КГБ он еще сможет убежать, а от меня – вряд ли, пришлось подержать пальцы на его омерзительной шее, прежде чем я получила самую главную для меня информацию: инструктировал его некто лейтенант Гусев из пятого отдела Седьмого главного управления. Почему Седьмого? Мутили они воду, сволочи, но уже была зацепка, ниточка путеводная, а то что направление указано не обманное, я могла быть уверена. Ведь этот гад Гинатуллин пытался сначала стращать своими связями с ГБ, но потом быстро заткнулся, увидев мой подполковничий пропуск. Я почувствовала, он меня по-настоящему боится – мало того, что морду бьет профессионально, так у нее еще и крыша серьезная есть. Гинатуллин понял: за вранье
