– Да. Четвертые просто до жути любят красивую жизнь. Платан, допустим. Его хлебом не корми, дай только самого дорогого коньяка, самого дорогого шампанского, 'роллс-ройс' последней модели, яхту, виллу на южном берегу Франции, шикарных девочек, ну и так далее. Это – его цель, а после нас – хоть потоп. А есть еще…
– А есть еще яйцеголовые, вроде Кедра, – включился я в игру по навешиванию ярлыков. – Безумные ученые, для которых весь мир – один большой подопытный кролик. И балдеют они от своих экспериментов. Этого током шибанешь – у него лапка дергается, а этому подсунешь чужой 'ниссан-патроль' – так сядет в него сразу и поедет. Интересно, аж жуть!
– Верно, Мишук, про этих я просто как-то не вспомнила, а есть еще одна группа лиц, у которых тайные цели, никому непонятные, порою совсем странные, словом, idee fixe.
– Это, например, ты.
– Правильно. Как ты догадался?
– Верба, дорогая, мы с тобой не вчера познакомились. Ну, и какова же твоя цель?
– Отомстить за Машку. А теперь еще и за Сергея. Ну, и за Осокоря, конечно, и за Дуба. Вот и все. И ни черта мне больше не нужно.
Я помолчал, подумал с полминуты. Наконец, спросил:
– А потом? Когда отомстишь?
– Плюну на все, выйду замуж, нарожаю детей…
– Не верю, – сказал я. – К тому времени еще кого-нибудь убьют, и ты снова будешь мстить.
– И то верно, – согласилась она, и мы снова замолчали.
– Татьяна, – сообщил я после паузы, – название придумал.
– Какое название?
– Название для твоей истории про девочку. 'Верба лайф'. Можно в одно слово.
– Хорошее название, – грустно улыбнулась Татьяна и добавила. – Объявление в газете: 'Ищу работу. Начну новую жизнь. Вербалайф не предлагать'. Такую жизнь предлагать нельзя. Врагу не пожелаешь.
– Ну уж прямо! – усмехнулся я. – Зачем так мрачно. Бывает, наверно, жизнь и похуже.
– Бывает… наверно… – медленно повторила Татьяна. – Однако ты еще очень многого обо мне не знаешь.
– Правда? Ну, расскажи.
– Расскажу, только пошли завтракать. Спать-то уже действительно не время.
Конечно, в то утро за завтраком она не успела рассказать всего, но до конца восемьдесят пятого года добралась, и этого оказалось достаточно, чтобы напрочь отбить мне аппетит. Да и сама Татьяна не слишком налегала на горячие бутерброды. Зато мы вылакали целый литр очень черного кофе, а под занавес этой странной трапезы наглотались ярко-изумрудных прозрачных горошин с непроизносимым названием: фенил- хренил-чего-то-трам-пам-пам. Верба привезла их из Аргентины от тамошних наших умельцев и клялась, что это не наркотики. Не знаю, не знаю, но на Варшавку в информцентр мы поехали бодрые, как после недельного отдыха в горах на лыжной базе.
Было двадцать шестое декабря девяносто пятого года. Вся страна уже знала, что на выборах в Думу победили Зюганов и Жириновский. Но нам было не до этого. Вчерашний дайджест, сделанный ребятами с Варшавки по последним событиям в Чечне не порадовал никого. Тополь предложил разработать вариант срочного вмешательства. Платан засомневался. А Клен – кадровый военный, юрист и, безусловно, самый осведомленный среди нас по проблемам Кавказа – вообще категорически заявил, что любые меры со стороны службы ИКС могут сейчас изменить ситуацию только к худшему. Верба хотела составить собственное мнение. А я… Конечно, у меня были другие планы на этот день, но теперь казалось, что я просто не имею права оставлять Татьяну ни на минуту, ни на секунду, теперь, после всего, что узнал о ней. И накануне ее дня рождения.
А вот что я узнал о ней. Вот что рассказала мне Верба.
Читайте.
Глава первая
Родилась я на Урале, под Свердловском, в маленьком городке
с замечательным названием Верхняя Пышма. Родителей своих никогда не видела. Сели они за что-то оба, а вышли, как водится, не одновременно и оказались потом в разных местах, где-то в Сибири. Меня даже не искали. Я их одно время искала – тоже отомстить хотела, но потом это прошло. Все, что я о них знаю – имена в метрике, да несколько недобрых слов от тетки, сестры матери. Тетка тоже объявилась не сразу. Очень не сразу. Она приехала уже ко мне в Москву, увидела, говорит, по телевизору и сразу поняла: Лидкина дочка, ну, просто копия. Зачем приезжала – непонятно, может, хотела к славе моей примазаться, а может, просто так – по душам поговорить, у нее жизнь тоже коряво как-то сложилась.
В общем двух лет попала я в Дом малютки или как его там называли в те годы, а потом в обычный детский дом в Свердловске. Детдом иногда мне по ночам снится, но рассказывать о нем тошно, тем более сейчас, когда все уже все знают, знают, как замечательно было в этой системе. Так что первым хорошим человеком в моей жизни стал тренер – Лариса Булатовна Меньшикова. В детдом она приходила к директриссе, которую давно знала и как-то обратила внимание на меня. А я росла девчонкой боевой, шустрой, и танцевать любила. Было мне шесть лет, когда я впервые вышла на лед. Сразу на искусственный. Это была сказка. А через полгода я переехала жить к Ларисе Булатовне. Еще через четыре с половиной меня забрал в Москву Крайнов. У этого глаз был наметанный, и на юношеском чемпионате Союза семьдесят пятого года, он меня выделил сразу. Так я попала в ЦСКА. Конечно, уже в Свердловске я была перворазрядницей и вот-вот должна была вырваться в КМС, но все-таки настоящей спортсменкой сделал меня Виталий Иваныч. И женщиной меня сделал он же. Мне было тогда тринадцать, а ему – сорок четыре. Не скажу, чтобы секс доставлял мне в том возрасте какое-то удовольствие, но и неприятного ничего я в нем не видела. Просто еще один вид тренировок. Особые упражнения, как называл их Крайнов. Многие потом говорили, что он сволочь, но я так не считала. Ну, а какой он тренер, об этом весь мир знает.
