А он заговорил еще более странно:
– Нет, Таня, именно сейчас ты все бросишь и уйдешь отсюда. Уйдешь навсегда. Таня Лозова, опомнись! Чем ты занимаешься? Я уже второй месяц ищу тебя, как идиот, а ты, оказывается, в кабаке шлюхой работаешь. Таня, проснись!
'Господи, – подумала я, – неужели сумасшедший поклонник? Вроде вымерли они уже'.
И тон мой переменился.
– Да ты кто такой?! Иди отсюда, а то я сейчас кричать буду. Все. Разговор окончен.
И я решительно повернулась.
Ловкость с которой он остановил меня, взяв за локоть аккуратно, но жестко, вновь заставила задуматься о его профессии. Но мне уже надоело задумываться. Я без предупреждений резко с разворота ударила его мыском правой ноги под коленную чашечку. Любой другой от такого тычка разжал бы руку и, может быть, даже упал. Этот лишь застонал, сжав мой локоть еще крепче.
– Дурища, я же из милиции.
– Ты?! Из милиции?! А ну-ка ксиву покажи! – озверела я.
Он вынул книжечку. Я прочла. Не помню, какое там было звание, но корочки оказались настоящие.
Что ж, все прочие возможности были теперь исчерпаны. Свободной рукой, я открыла сумочку и выцарапала заветный пропуск, который не весть зачем потащила в тот день с собой.
– Смотри, мусор! – я вся кипела. – И передай своему шефу, чтобы точнее согласовывал с нами свои действия. Чуть вербовку мне не завалил, идиот, – буркнула я в довесок уже явно лишнее, но вряд ли в тот момент кто-то записывал мои слова.
Молодой человек с глазами Христа вздохнул тяжко и извлек из другого кармана еще один документ, говоря при этом:
– О, Мадонна миа! Товарищ младший лейтенант Лозова, на льду вы были гораздо красивее. К чему такие грубые слова?
Но я его уже не слушала. Я тупо смотрела в его удостоверение, слишком хорошо знакомое мне по форме, и в третий, в пятый, в восемнадцатый раз перечитывала: 'Малин Сергей Николаевич, полковник…'
– За мной, лейтенант, – скомандовал Малин, – и быстро!
– А Бернардо? – спросила я. – Надо же хотя бы попрощаться, объяснить ему что-то.
– Не надо, – резко сказал полковник Малин.
– Нехорошо как-то, – продолжала хныкать я. – Не люблю я так, не по-людски это… И потом, такая вербовка!.. Это все с Кунициным согласовано?
– Я не знаю и не хочу знать, кто такой Куницин, – заявил Малин, уже выходя на улицу.
Ногу он явно приволакивал после удара, но несмотря на это шел быстро, и был не очень склонен к разговору в такую минуту.
– Подполковник Куницин – мой начальник из Восьмого отдела, – сообщила я.
Мы уже стояли возле машины – роскошного джипа совершенно фантастического вида. Это был 'ниссан', но я тогда еще совсем в них не разбиралась.
– Я же работаю на ПГУ, – сочла я необходимым добавить, так как восьмых отделов в нашей конторе могло быть много.
– К черту твоего Куницина! К черту Восьмой отдел и все ПГУ вместе взятое! Ты больше там не работаешь. Поняла?
– Нет, – сказала я.
– Садись.
Я покорно села рядом с ним, и мы поехали.
– Черт, – зашипел он на первом же светофоре. – Ты машину водишь?
– Ага.
– Тогда давай за руль. После твоих фокусов совершенно невозможно удерживать сцепление.
– Но у меня прав с собой нет, – сказала я какую-то явную глупость.
Он только улыбнулся и повторил, уже вставая:
– Садись. И побыстрее, пожалуйста.
Почему я так слушалась этого человека? Почему верила ему? Почему не задавала лишних вопросов? Пиетет по отношению к высокому чину? Да нет, такое мне никогда не было свойственно, ни в ЦСКА, ни в Афгане, ни теперь в ПГУ – чихала я на все их чины. Старлей Полушкин был достойнее многих полковников, а Машка была вообще выше всех. И тут я поняла: в этом моложавом, лет тридцати на вид гэбэшнике было что-то от Машки. Я бы затруднилась сказать, что именно: этакое неуловимо тонкое, но однозначное сходство на уровне манеры держаться, взгляда, интонаций и даже еще глубже – в чем-то внутреннем, потаенном. Я вдруг влюбилась в этого Малина, влюбилась сразу, наверно, еще в тот момент, когда, почувствовав на своем плече его твердую руку, оглянулась и встретила эти глаза. Я влюбилась, но не было на первом плане привычного возбуждения, просыпающейся страсти, не было радостного желания потрахаться не за деньги, было что-то совсем новое и незнакомое… Да нет же! Вру. Было именно знакомое – чувство локтя, чувство духовной близости, родства душ. Как с Машкой.
Бред, подумала я. С Машкой мы прошли бок о бок много лет, счастливых и тяжелых, пропитанных потом
