– Нет, – сказал Ясень. – Я хорошо знаю, где находится главный офис Фонда Би-би-эс. Но, видимо, сейчас нас везут не туда, а на какую-то конспиративную квартиру. Честно говоря, мне тоже не нравятся такие меры безопасности. Не то чтобы даже не нравятся – настораживают. Но очень может быть, это делается именно в наших интересах.
Я не поняла тогда, что он имел ввиду, а Сергей больше ничего не сказал, не мог говорить (вот это я как раз поняла), и добрых минут сорок мы ехали молча. Но в итоге он оказался прав. Двумя днями раньше у Дедушки случилось ЧП. Один из его охранников оказался агентом кубинской 'секуритады'. Из него быстро вытрясли все, что могли, и поменяли на цээрушника, попавшегося в Гуантанамо. Парень работал по прямому заданию Москвы, но был почему-то уверен, что внедрился в спецподразделение ЦРУ, спрятавшееся под крышей благопристойного Фонда Базотти. Сама по себе эта информация Дедушку порадовала (во, какой он хитрый, даже КГБ запутал!), но несогласованность действий стратегов из ПГУ и новорожденного малинского главка, разумеется, расстроила. В общем я поняла, что этой ерундой Сергею еще придется заниматься по возвращении в Москву. А пока по всей службе ИКС шли тотальные проверки по принципу 'подозревается каждый', и потому двум угрюмым здоровякам, встретившим нас в аэропорту, не было сказано, кто мы такие, и высоких гостей транспортировали 'втемную', как просто каких-нибудь связных.
Дедушка принял нас в кабинете размером со стадион. Своей любовью к просторным помещениям Базотти славился еще в довоенной Италии. Так что вначале я даже не сразу увидела небольшого сухощавого человека в роскошном старинном кресле с высокой спинкой. А когда мы подошли ближе, и он поднялся из-за стола, чтобы пожать нам руки, я внутренне ахнула: невозможно было поверить, что этому человеку семьдесят девять лет. Подвижный, стройный, подтянутый, он был похож на футбольного тренера или инструктора по горным лыжам. Пышная почти черная шевелюра, смуглое, обветренное, изборожденное благородными морщинами лицо, белозубая улыбка, крепкая рука с гладкой кожей, четкий, уверенный голос, но главное – глаза. Раньше я только читала о таком – молодые глаза на старом лице. Весь его облик в целом тянул лет на шестьдесят, а глаза были как у двадцатилетнего мальчишки, ну, от силы этим ярко- голубым озорным огонькам было двадцать пять.
– Фернандо Базотти, – представился он.
Я представилась в ответ, и он заговорил со мной по-русски. На удивленный взгляд Малина объяснил:
– Вот захотелось на старости лет выучить великий и могучий. А то помрешь и не успеешь всех, кого следует, грамотно послать по матушке.
На это Сергей даже рот открыл от неожиданности, не сразу сообразив, что можно сказать.
– Тургенева цитируете, Дедушка? Ну и ну!
– Кого цитирую, не знаю, – честно признался Базотти. – Просто небольшая домашняя заготовка. Консультанты помогли. А ты уж, поди успел подумать, что детство мое прошло в Одессе или в Архангельске, а я это ото всех скрывал. Не надо, Ясень, не напрягайся так. Все в порядке.
Это он говорил уже по-итальянски. И тогда Сергей произнес торжественно:
– Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!
Дедушка понял, улыбнулся, призадумался, наклонив голову набок и сделался чем-то неуловимо похож на Ильича.
– Вот как ты меня заклеймил, Ясень!
– Да нет, – сказал Сергей, – это просто Маяковский, был у нас такой очень хороший поэт в начале века.
– Ладно, – Дедушка словно подвел черту под этой темой. – В шахматишки сыграем?
– Давайте, – тут же согласился Сергей.
Обстановка была крайне эксцентрической. По незамеченному мной сигналу в кабинет вошла благообразная пожилая секретарша с очень южной внешностью, возможно, итальянка (Дедушка назвал ее Лаурой), и внесла старинную шахматную доску ручной работы с уже расставленными на ней фигурами. И Дедушка с Ясенем на самом деле начали играть. Причем это удивительным образом не мешало нашему весьма серьезному разговору втроем. Дела по просьбе Малина стали обсуждать на английском, чтобы всем троим полегче было. Подвели итог прошедшего месяца, наметили основные задачи на ближайшее будущее, при этом обменялись мнениями о политической ситуации у нас и вообще в мире, поспорили немного. Потом Дедушка как бы невзначай вспомнил, как придумал вместе с Балашем свою спецслужбу, как познакомился с Малиным, и после этого начал задавать вопросы мне. Почти все, что я рассказывала ему о себе, он должен был уже знать от Сергея, но, очевидно, ему хотелось послушать меня лично, как врачу или адвокату. В общем этот тест и был, наверное, главным, ради чего мы приехали. Специального обряда посвящения не существовало, торжественных клятв – тоже, 'корочек' сотрудникам службы ИКС по определению не дают, даже протокол исторического совещания не велся, так что никакого итогового документа или последнего аккорда не было, но я поняла, точнее, почувствовала: испытание пройдено успешно, я принята в Причастные на самом высоком уровне.
Потом мы обедали в другом огромном кабинете (или зале?). Там можно было с комфортом покормить батальон, но мы сидели все так же втроем и говорили теперь уже о каких-то пустяках. Это был еще один (не слишком оригинальный) принцип Дедушки: за едой ни слова о делах. Потом нас отвезли в аэропорт на том же 'катафалке'. Теперь мы доехали раза в три быстрее. Понятно: по дороге туда выявляли хвост, теперь же это было излишним. Я чувствовала себя какой-то пришибленной и только у сверкающих дверей аэропорта, в зеркальной чистоте которых отражались все те же пальмы, встрепенулась:
– Ой, Сереж, а разве мы на пляж не мотанемся?
– Сейчас некогда, – тон его не допускал возражений. – Может быть, в Нью-Йорке, не знаю.
Разумеется, ни на какой пляж мы и в Нью-Йорке не поехали. У нас там было часа два свободных. Дождь давно прошел, но и день прошел тоже – солнце садилось над Большим Яблоком, и мы просто прогулялись по Бродвею, наблюдая, как одна за другой включаются рекламы, начинают светиться и мигать витрины, вывески и тихо расцветают фонари. Вспомнилось тогда, как в первый раз я попала в Америку. Сделалось грустно и хорошо.
– Ну, и как тебе Дедушка? – спросил Сергей.
– Нормально, – сказала я. – Теперь я понимаю, почему ему все верят, почему все на него молятся. Он действительно похож на Бога. Но глаза-то у него дьявольские.
– То есть? Ты не веришь ему?
