ночь, сползшись на мокрой глине в кружок, голова к голове, каждый отгрыз соседу ухо. Разоружили конвой, захватили три автомобиля и на них умчались «к своим» в сторону Ухани. За автомобили, захваченные документы и лихой рейд получили от китайского хозяина полуторную плату, которая вместе с содержимым казначейского ящика, взятого вместе с документами и скрытого от хозяина, обеспечила каждому безбедное существование года на три.
— Меня спасли ты и твоя мама, — сказал отец Бэзилу. — Вы ждали, вот я и вырвался…
Потом начался долгий путь по Азии, завершившийся для отца в Маниле, на Филиппинах. Он покончил жизнь самоубийством. Мама умерла в чужой для неё России, куда Бэзил привез её в девяносто втором. Она вспоминалась теперь всегда одной и той же — такой, какой была в Харбине: юной, возле виадука и ресторана «Модерн» на Китайской улице, в шелковом платье, белой панаме, с лодыжками, обвитыми тонкими ремешками туфелек. Остальное куда-то ушло, вытеснилось…
Все это было прошлой, теперь далекой осенью — и Голицыно, и обманувшая ожидания московская случайная дама, и Шлайн с пачкой долларов, и воспоминания… В Бангкок он вернулся в октябре прошлого года вместо ноября по плану…
Повесив на место трубку телефона-автомата на выходе из зала прилета в сингапурском аэропорту Чанги, Бэзил Шемякин помедлил, выжидая, пока «тойота» представительства московского холдинга с финансистом Севастьяновым на заднем сиденье выберется из пробки перед выездным шлагбаумом аэропортовской стоянки. Ефим Шлайн не очень-то ловко наводил тень на плетень в Голицыно, скрывая имя своего героя…
Севастьянов. Так прозывался теперь шлайновский самурай из самоучек, беглец-везунчик, борец за прогресс в международных расчетах и авантюрье Войнов.
Зачем вот только тертый Шлайн затевал эту дешевую игру на рассвете в Голицыно?
«Тойота» представительства скрылась из вида. Шемякин поднял руку, подзывая такси.
С плаката авиакомпании «Галф эйр» над конторкой араба-приемщика в гостинице «Стрэнд» улыбалась белозубым ртом и огромными зелеными глазищами стюардесса в голубой чалме и желтом бурнусе. Недорогое место давно обжили постояльцы, прибывающие в Сингапур с Юга или Востока. Пока шло оформление, портье с оторванным и пришпиленным булавкой к плечу аксельбантом не без умысла караулил чемодан Бэзила — рассчитывал на чаевые.
Из огромного окна номера на четвертом этаже открывался вид на цементный двор, заставленный велосипедами и мопедами. Внизу громоздились пластмассовые ящики из-под бутылок. Мыльный ручеек бежал вдоль тронутой плесенью стены, сквозь цоколь которой пробился хилый кустик какого-то растения. Его орошали брызги из сливного патрубка кондиционера, укрепленного на ржавом кронштейне.
Пейзаж, конечно, не вдохновлял, но более веселый — в гостинице на берегу залива и с видом на закат и восход — обошелся бы на сотню дороже, а трогать выданную Шлайном пачку ради подобных пустяков не стоило. Бэзил вообще не был уверен, что в это появление в Сингапуре ему придется заниматься Севастьяновым
Он снял трубку и вызвал оператора.
— К услугам, сэр…
— Мне нужна Москва. Телефон в Москве…
Без ответа его перебросили к телефонисту на центральной станции Сингапура, который скороговоркой выпалил:
— Оплата здесь, в Сингапуре? Ваш номер?
— Это Шемякин, — сказал Бэзил дежурной в газете, когда его соединили. Где-то очень далеко, за Гималаями, морями, пустынями и географическими зонами, почти возле больницы, в которой лечили Наташу, голос отрикошетил и вернулся.
— Кто это? — донеслось следом.
Наверное, вопрос дежурной тоже отрикошетил, потому что она крикнула снова:
— Да кто это? Шемякин? Вы? Алло! Сингапур!
— Я… Вызовите меня сразу после того, как мы сейчас разъединимся… Гостиница «Стрэнд», номер телефона… комната четыреста четыре.
Он повесил трубку. Телефон опять зазвонил.
— Две минуты, сэр, — сказал оператор.
— Меня сейчас вызовут из Москвы. Не прозевайте, пожалуйста. Это из газеты.
— Разумеется, сэр.
Кто вызывал, тот и платил. Бэзил соединил свой ноутбук с телефонным аппаратом и отправился под душ. Через минуту пришлось бежать, заворачиваясь в полотенце, к надрывавшемуся телефону.
— Стартуйте, — сказал Бэзил Москве. — Я посылаю факс с моего компьютера…
Он вызвал на экран файл, текст которого уходил в редакцию:
«Сингапурская биржа «Симэкс», где ежедневный объем сделок колеблется от 9 до 14,5 миллиардов долларов, с сегодняшнего дня оснащена системой автоматической синхронизации с Чикагской и Токийской биржами. Другими словами, сфера деятельности межнациональных корпораций в Юго-Восточной Азии теперь подкреплена «интернетовским каркасом». Таким образом, создана чуткая информационная система, подобная нервной системе человека, которая в непрерывном режиме реагирует на рыночную конъюнктуру. Символично, что первый сигнал, ушедший по новой информационной линии, был довольно тревожным. Звучал он так: «Свирепое нападение доллара на азиатские валюты». По старой биржевой традиции о вводе новой системы оповестили ударом в допотопный колокол. Возможно, что одновременно это было звоном и по надеждам тех, кто полагал, что ведущие центры финансового разбоя ещё не скоро доберутся до здешних мест…
Но все же «свирепое нападение» доллара, по крайней мере на сегодня, оказалось отбитым. Более того, судя по электронным табло в операционном зале «Симэкса», японская иена по-прежнему торжествует…»
Шеф информационного отдела, просмотрев заметку о бирже, сморщится: какие ещё электронные координации между биржами да торжество иены над долларом, когда собственная банковская система вроде рахитика?
Информацию о синхронной работе бирж подтвердила Барбара Чунг, когда Шемякин позвонил ей из аэропорта Чанги и сказал, что прилетел. «А у нас новость», — сообщила она. И рассказала, какая. Часом раньше, в самолете, Севастьянов выписав столбец цифр из финансового приложения к газете «Стрейтс таймс», принесенной стюардессой, вывел цифру ежегодного объема сделок и показал её Шемякину.
Кажется, Шлайн рассчитал правильно. Севастьянова подгонять не нужно.
— Я, знаете ли, почти не читаю финансовые приложения и соответствующие разделы в газетах, — признался Шемякин.
— Вот и напрасно, — сказал Севастьянов. — Главные новости как раз там.
Пока такси мчалось из аэропорта в город, Шемякин и набросал свою заметку.
С Барбарой Чунг Шемякин попал за один столик в переполненном зале клуба иностранных корреспондентов в бангкокской гостинице «Дусит Тхани». Это было вскоре после его возвращения из отпуска. Гигантский застекленный гриб над гостиницей — полыхающий огнями двадцать второй клубный этаж зависал над тремя транспортными уровнями проспекта короля Рамы Четвертого подобно неопознанному летающему объекту.
Пять старичков, четыре азиата и фаранг, то есть европеец, развалились в креслах за столом президиума. Между микрофонами стояли стаканы с пивом, отливавшие янтарем. Азиатские «божьи одуванчики» с пергаментными, слоновой кости лицами и англичанин с красной бородатой физиономией вспоминали бои с японцами, которые они вели в джунглях в сороковые годы. Названия холмов, на которых эти старички, тогда молодые парни, сидели в обороне, названия речушек, в которых они тонули, имена парашютистов, которые выбрасывались с самолетов, прилетавших из Дели, экзотические марки оружия более чем полувековой давности назывались легко и привычно.
— Если спросить имена их собственных внуков и правнуков, наверное, не вспомнят, а стародавняя ерунда засела в головах, будто вколоченная, сказала соседка Бэзила. Она с явной досадой сунула в сумочку крохотный магнитофон.
