Поэт вытянул шею, чтобы разглядеть приближающуюся девушку, и приподнял широкополую шляпу.
— Мисс Аллен, верно? Узнаю ваш силуэт.
— Правда? Ну да. То есть это я. Доброе утро.
Он подошел поближе, чтобы лучше ее видеть и не повышать напрасно голоса. Ханна ощутила резкий запах его пота.
— А ведь вы с книгой, — сказал он.
— Да, так и есть.
— А позволите спросить, что это за книга?
— Да, конечно. Это… — она поднесла книгу к глазам и прочла, что написано на корешке, как если бы успела позабыть. — Это Драйден. Стихи Драйдена.
— И где ж этот Драйден был вами найден, а? — Он засмеялся собственному каламбуру, взглядом приглашая ее присоединиться. И она ответила на его дружеский жест — правда, вышло чуть более нарочито, чем ей того хотелось бы.
— А позвольте спросить, — нарушила она затянувшуюся паузу, — что сейчас читаете вы?
— Да бога ради. Тоже стихи, хотя, полагаю, не с таким удовольствием, как вы. Свои собственные. Я готовлю книгу.
— Как замечательно!
— Вы считаете? Не думаю, что критики с вами согласятся. Если мне и удастся когда-нибудь ее издать, едва ли они встретят ее с большим воодушевлением, чем мои предыдущие опусы.
— Ну, критики — они же… — Она понятия не имела, что представляют собой критики, и потому пренебрежительно махнула рукой. — Они же критики. А не поэты. А я буду с нетерпением ждать, когда она выйдет в свет. Быть может, вы даже подпишете мне экземпляр. Как чудесно, что у нас здесь появился поэт — ну, если не считать мистера Клэра.
— Мистера Клэра?
— Джона Клэра. Он лечится у моего отца.
— Джон Клэр, поэт-крестьянин? Вот оно что. Так… — Теннисон нахмурился. И в этот миг из-за облака выглянуло солнце. Цвета стали глубже. Засверкал гравий на дорожке. Ветерок заворошил листву.
— Так лучше, — сказала Ханна.
— Гм. Послушайте, а я ведь вот что могу! Хотите, покажу?
— Это вы о чем?
— А вы просто стойте и смотрите.
Теннисон подошел еще ближе, и его резкий запах окутал Ханну целиком. Неужели? Что же он сейчас сделает — поцелует ее? Закрыв глаза, Ханна замерла, ожидая, что сейчас он прижмется губами к ее губам. Но ничего такого не произошло. Когда она вновь открыла глаза, Теннисон стоял перед ней, зажмурившись и плотно сжав губы. Хорошо хоть обошлось без этакого унижения! Она глубоко вздохнула. Теннисон стоял так еще некоторое время, а потом очень медленно принялся расслаблять мышцы лица, пока, наконец, оно не оказалось полностью лишено какого-либо выражения, словно маска смерти. Не прекращая этого медленного движения, он постепенно приоткрыл глаза и рот, потом открыл их еще шире, наконец, распахнул совсем широко — и, подняв брови, расплылся в улыбке.
И вдруг, словно знаменуя завершение припадка, его лицо вновь обрело обычное выражение.
— Вот, — сказал он. — Солнце вышло из-за тучки.
— Это… удивительно, — сказала Ханна. Она недоумевала, с чего вдруг он решил устроить для нее это представление. Он что, держит ее за маленькую девочку? Что это еще за снисходительность? А ему часом не приходило в голову, что если она чего и ждала, то поцелуя?
— Мой коронный номер, — пояснил он. — Я его частенько показывал своим друзьям в Кембридже.
— Ах вот как.
— Да. Артуру Хэллему. Знаете, он… о, не смею вас задерживать.
— Ну, что вы.
— Нет-нет. Мне пора возвращаться. До свидания!
— До свидания.
Теннисон приподнял шляпу и погрузился в пучину воспоминаний о покойном друге. Он шел, подволакивая длинные ноги, а Ханна глядела ему вслед. В ней кипели и бурлили мысли, которые она так и не высказала вслух. И все же, всё же они встретились наедине, и говорили, и он ей улыбался, и пытался развлечь. А значит, ей было на что надеяться.
Лето
Первые плоды среди листвы. Белоснежные облака. В саду работают люди.
Мария стояла посреди суматохи дня и смотрела на них. О, как они страдают, верша свои повседневные дела, бормоча что-то себе под нос или сотрясая воздух поучениями, смеясь без повода, размахивая руками, подергиваясь, раскачиваясь туда-сюда, внезапно закрывая глаза, замирая, словно дитя в ожидании удара или жена при виде мужнего кулака. Они все в опасности, все без исключения: на них охотятся черти. Но она возвестит истину и изгонит чертей. А Саймон, кажется, спасен. Она смотрела на Саймона, такого большого и кроткого, на его большие белые руки. Пальто обтягивало его широкие плечи, словно лошадиная шкура. Ветерок шевелил кудрявые волосы. Нет, начинать надо не с него. Пусть он и дурачок, но откуда-то знает. Он добрый и пугливый, и другие рядом с ним тоже становятся добрее, ибо стыдятся своей жестокости. А большего от него и не требуется. Только поглядите, как он поливает грядку из лейки. Мясистые листья ликуют и подрагивают под сверкающими струями воды.
Чистая вода. Рассыпающиеся капли. Семена света падают в траву, на землю. И она тоже творит свет. Должно быть, научилась у ангела. Из кончиков ее пальцев исходят золотые лучи, и она старается, чтобы в каждом пучке было по три. А теперь настала пора сказать. Выплеснуть, словно воду изо рта, которую ты не в силах удержать. Но кому?
Вот Клара, ведьма, что дружна с чертями. Нет, не Кларе. Ей еще рано.
К ней подошел Уильям Стокдейл, он как раз был на обходе. В руках он держал какое-то запачканное тряпье, и она сразу поняла, что с него-то и следует начать. Она не была уверена, что на тряпье пятна крови, видно было плохо, но это было что-то красное, темное, человечье. Он римлянин, палач. Он истязает ближних. Она двинулась ему навстречу, подняв обе руки, и он подошел к ней, не ведая, что другого выбора у него попросту нет. Ему не дано узреть сияющие коридоры, по которым идут люди, движущиеся согласно Его воле. Ну и пусть. Она замерла, и он вышел прямо к ней.
— Бог есть любовь, — начала она.
— Да ну, — пробормотал он, не останавливаясь.
— Он есть любовь, — повторила она, вновь перекрыв ему путь и не давая пройти, — и Он везде.
— Очень мило с его стороны.
— И возвращается. Он вернется и станет вершить суд, — она пыталась не сводить с него пронизывающего взора, но прямо из-за его головы светило солнце. Поэтому она обращалась к пуговицам на его жилете. — Трепещите. Ваша душа в опасности. Вам ничего не утаить. Он все видит.
— Я и сам немало повидал. И если вы не возражаете, я бы пошел, у меня дела.
— Берегитесь! Послушайте же меня! Я несу ангельскую весть.
— Благодарю за предостережение. А теперь позвольте мне… — он вытянул вперед левую руку, взял вестницу за плечо и попытался отодвинуть в сторону, но она вцепилась в него, резко повернувшись, словно дверь на петлях. Она должна увидеть, как он изменится. Слово должно достигнуть его ушей.
— Вы должны быть чисты душой! Очиститесь!
Стокдейл бросил тряпье на землю и освободившейся рукой ударил ее в лоб. Мария упала спиной в траву. Улыбнулась небу, в самой вышине которого медленно ползло облако. Ей ниспослано страдание. И когда ботинок Стокдейла погрузился ей в живот, она восприняла это как истинное благословение небес. Ее
