поток энергии рухнет, словно телега в придорожную канаву, и не будет ничего, лишь унижение, долги, тюрьма, и все, чему он бросил вызов, вновь его настигнет. Вот он какой, этот риск. Мэтью внезапно швырнул доску в дальний угол комнаты с такой силой, что работник отпрянул и, словно пугливая старуха, прижал руку к затрепетавшему сердцу.
— Черт побери! — Он успокоился, несколько раз огладив обеими ладонями бороду. — В таком случае эту часть механизма следует изготовить из стали. Вот и все дела. Заказы придется задержать. Но другого выхода нет. Ну и ладно. Сейчас же отошлю ее мастеру.
— А мне как быть? Я могу доделать несколько штук вручную.
— Нет, нет. Слышали, что я сказал? Можете отправляться домой к жене.
Работник лукаво улыбнулся:
— У меня нет жены.
— Тогда переоденьтесь и пойдите поищите.
— О, далеко ходить не надо. Скажите, а мне заплатят?
— Да, — прошипел Аллен. — А теперь ступайте. Полагаю, у нас тут все застопорилось по меньшей мере недели на две. Я дам вам знать, когда вы понадобитесь.
Возвращаясь в Хай-Бич из Вудфорда, Мэтью Аллен сочинял в уме письмо заказчикам, где до того убедительно приносил им свои извинения и до того изысканно уверял в исторической значимости затеянного им предприятия (не забыв упомянуть непреложную истину, что революции в один день не делаются), что к тому времени, когда его нагнал Томас Ронсли верхом на лошади, настроение у него уже снова было чудесное. Мэтью поприветствовал молодого человека как предприниматель предпринимателя. И даже намекнул на свои сегодняшние затруднения, а Ронсли, которому были знакомы подобные неурядицы, с готовностью ему посочувствовал. В ответ на вопрос, куда же он скачет, Ронсли открылся, что на самом деле направляется к дому Алленов, к которым решил заглянуть по-дружески, без предупреждения. Ему захотелось угостить семейство доктора яблоками из своего сада. Смеет ли он надеяться, что застанет дома супругу доктора и его дочь?
Выглянув в окно, Ханна увидела Чарльза Сеймура, который прогуливался за оградой парка, размахивая тростью. Скука, бессилие без признаков безумия, непреходящая тихая ярость… Ханне показалось, что он вполне годится ей в товарищи, ведь его жизнь столь же пуста и убога, как и ее собственная. Во всяком случае, он со всей очевидностью нуждался в обществе. Она спустилась вниз и пошла ему навстречу. Какая теперь разница: она может встречаться, с кем ей заблагорассудится, а кроме того, ей ужасно скучно.
Когда она к нему приблизилась, он поднял руку, чтобы снять шляпу, и обнаружил, что шляпы-то на нем и нет. Тогда он улыбнулся и жестом изобразил свое намерение. Ханна на миг задержала взгляд на его туфлях и улыбнулась в ответ.
— Добрый день! — сказал он.
— Добрый день.
Она вновь взглянула на Чарльза Сеймура. Его гладкое безбородое лицо, увенчанное копной светлых вьющихся волос, раскраснелось на ветру.
— А сегодня нежарко, — произнес он.
— И в самом деле. Ветер с севера. Отец говорит, у больных в такую погоду бывает обострение.
— Но у вас ведь теплая шаль?
— Теплая.
До чего же приятно, когда кто-то беспокоится, чтобы тебе было тепло. Этот участливый и вместе с тем покровительственный тон к лицу истинному джентльмену и аристократу. Впрочем, он ведь и в самом деле аристократ. Став его женой, она сразу бы оказалась в высших слоях общества и могла быть уверена в своем будущем. Нелепая мысль, раньше ей такое и в голову не могло прийти. А еще в нем чувствуется пылкая натура. Ханна знала, что он здоров, что его поместили сюда против его воли, по настоянию семьи, чтобы он избавился от нежелательной влюбленности. А стало быть, им обоим пришлось отказаться от своих возлюбленных.
— Я сегодня не в духе, — сказал он, вновь принимаясь размахивать тростью. В голосе его звучала такая искренность и прямота, что, казалось, он готов раскрыть ей все свои секреты. — Вынужден признать. Перво-наперво, книга, которую я читал, закончилась. Впрочем, раз уж на то пошло, она была не слишком-то интересная.
— У моего отца есть библиотека. Он наверняка разрешит вам ею пользоваться. И у меня тоже довольно книг.
— Что ж, очень мило с вашей стороны. Ваш отец держит библиотеку для всех нас, однако книги там по большей части религиозного свойства. — Он постучал тростью по ботинкам, словно бы готовясь сыграть в крикет. — Если уж совсем честно, я не слишком большой любитель чтения. Для меня это скорее способ отвлечься.
— А давайте погуляем… — Он взглянул на нее, и она тотчас добавила, чтобы не слишком его напугать: — Как-нибудь.
— Надеюсь, вы бы не отправились на прогулку с первым попавшимся умалишенным? Впрочем, знаете ли, я-то как раз не сумасшедший.
— Да, знаю.
— Гм. Вам, наверное, скучно, как и мне?
— Я…
— Добрый день. Какая приятная встреча! — Голос отца. Ее заметили. А с отцом этот молодой человек, Ронсли.
Чарльз обратился к обоим сразу.
— Добрый день. Я Чарльз Сеймур, — сказал он, протягивая руку Ронсли.
— Томас Ронсли.
Мэтью Аллен улыбнулся всем троим: своей собственной дочери, богатому отпрыску феодального рода, слишком недалекому, для того чтобы вложить деньги в пироглиф, и здоровающемуся с ним энергичному промышленнику. Ронсли поклонился Ханне. Она почувствовала, что ему явно хотелось встретиться с ней взглядом. Взгляд был ищущий, вопросительный, исполненный смысла. Она не знала, как к этому отнестись, и ей стало любопытно, заметили ли остальные, но по их виду было не понять. Чарльз Сеймур вернулся к прерванному разговору.
— Ваша дочь только что предложила мне… — Сердце ее заколотилось, — … воспользоваться с вашего любезного соизволения вашей библиотекой. Это очень бы меня развлекло.
Мэтью Аллену его слова показались весьма симптоматичными.
— Ну конечно, развлекло бы, — ответил он. — И заодно обогатило бы ваши познания. Библиотека к вашим услугам.
То самое бремя тьмы.
Вот он, исток. Из него истекает то время. Истекает и он сам, юнец, да что там, дитя, каким он был, когда проснулся в этой, именно в этой тьме.
И он отправился обратно, в то время — деревенский паренек под звездами, грудь распирает от восторга. Приди, весна, о нежность неземная[22]. Он споткнулся, попав башмаком в колею. Вроде бы болела голова, но эта боль не мучила. От тягостного ожидания кости черепа, различимые теперь под тонкой кожей, обрели легкость. Хотелось кричать и петь, но следовало таиться.
Во тьме конюшни позвякивали недоуздки и шевелились лошади. Джон тихо с ними заговорил. Обходя стойла, он нежно вел рукой по лошадиным бокам, а потом мягко повернул своих подопечных к себе мордами, чтобы накинуть и закрепить поводья. В это время года лошадей следует выводить пораньше, пусть вдоволь пощиплют травы, пока не начали приставать и лезть в глаза мухи.
Он вывел их из конюшни. Лошади тихо шли за ним, то и дело оступаясь. Они натянули было поводья, но потом послушно пошли за ним на новое поле, где еще один паренек пас двух лошадей, зарабатывая свой пенни, по полупенсовику за каждую. Отстегнув поводья, Джон окликнул второго паренька, невидимого во тьме.
