густое зловоние, и прочих подобных типов. Кто-то из них сидел молча, кто-то тихонько подвывал в такт ритму маленького барабанчика, по которому ловко лупил безголовый труп.
Посередине круга танцевала обнаженная девушка, при виде нее Варнава испытал глубокую скорбь: темнокожая, с черной курчавой копной на голове и прозрачными крыльями стрекозы… Глаза ее были плотно закрыты, а тело дергалось и извивалось под мертвенный ритм барабана. Это был танец Тьмы, не живой и безумный, но и не лишенный упаднического изящества. Он совершенно заворожил бесов, и даже подействовал на обоих Продленных, которые остолбенело смотрели на механические движения той, которую когда-то звали Айга.
Она не сбивалась с ритма и не меняла последовательность движений, без устали и точно, как фигурка из музыкальной шкатулки. Иногда крылья ее трепетали, и она отрывалась от пола, зависая на несколько секунд в воздухе, иногда принимала изысканные позы, эротизма в которых, впрочем, было не больше, чем в изящных па охотящегося богомола. Не было в ней ни радости, ни страсти, ни порыва, ни усталости. Было ясно, что она продолжит делать это, пока не кончится завод ее внутреннего механизма.
Но ждать Продленным было недосуг. Стряхнув извращенное очарование, они, не сговариваясь, одновременно прыгнули к жуткой компании. Их оружие засверкало в струях света. Прежде, чем демоны успели опомниться, трое или четверо из них уже занялись голубоватым пламенем. Остальные с ревом бросились на атакующих. Но схватка была недолгой — посох и меч сделали свое дело, и пещера наполнилась удушливыми миазмами сгорающей бесовской плоти. В живых осталась одна Айга, с яростным визгом размахивающая нагинатой с укороченным древком, не подпуская к себе противника. Безумные глаза ее источали тошнотворную ненависть.
— Я сам! — крикнул Варнава Аслану, приноровившемуся было снести ей голову удлинившимся клинком.
Пожав плечами, тот опустил оружие. Варнава блокировал лезвие нагинаты посохом, одновременно ударив Айгу по руке. Та вскрикнула и выронила оружие. Варнава тоже выпустил из рук посох и подавшись вперед, причудливым захватом бросил девушку на пол, прижав своим телом. Она бешено отбивалась, рычала, пыталась кусаться, но Варнава извлек из складок одежды прочную волосяную веревку и несколькими ловкими движениями связал трепыхающуюся бесовку.
— Зачем тебе это? — спросил Аслан. — Прикончи тварь, и идем. Времени нет.
— Я должен ее спасти, — тяжело дыша, ответил Варнава, — Я дал слово.
Аслан снова пожал плечами и стал наблюдать, как Варнава возлагает руки на курчавую голову рвущейся из пут, визжащей, плюющейся, норовящей укусить твари. Однако под руками монаха она постепенно успокаивалась, рывки стали напоминать непроизвольные конвульсии. Потом вообще затихла, закрыв глаза и тяжело задышав. Это был сон, он разгладил лицо, удалив злобную гримасу — теперь перед ними посапывала обычная молодая девушка. Удивительные крылья как будто отделились, не принадлежа ей больше, словно девочка весь день играла в стрекозу, прицепив на спину две полосы прозрачной бумаги, а потом наигралась, устала и уснула прямо на них.
Теперь Варнава был занят чем-то другим — стоя на коленях, он олицетворял напряжение, словно пытался сдвинуть какие-то неподъемные пласты внутри себя. Глаза его были закрыты, лицо покрывали мелкие капельки пота.
— Зря стараешься, — наконец бросил ему Аслан, наблюдавший молча, — тракт сквозь Тьму во Тьме не сотворишь…
Варнава расслабился, открыл глаза и медленно поднялся.
— Ее надо поднять в Шамбалу и попытаться отправить через Трактат. Может быть, оттуда он работает. Ты ведь взял его?
— Взял, — ответил Аслан, в третий раз пожимая плечами. — Ладно, долг есть долг. Бери и пошли.
Варнава взвалил на шею бесчувственное тело, предварительно избавив от ненужных уже пут — она мирно спала, не собираясь просыпаться. Они устремились к источнику света, теперь очевидному — небольшому отверстию метрах в двух от пола, над которым нависал каменный козырек. Протиснувшись сквозь узкий проход — ощутив при этом мимолетный эффект прохождения сквозь невещественную мембрану — вырвались на свет Шамбалы.
Роскошный день нежился в царстве вечного лета. Они стояли на опушке густого лиственного леса, наполненного птичьим гомоном, под умиротворенно сверкающими голубыми небесами. Перед ними расстилался склон зеленого холма, внизу звенела речушка, а вдали мерцали воды озера. Даже запах серы здесь был мимолетен и не докучлив. Шамбала льстиво здоровалась с ними.
Они постояли несколько секунд, наслаждаясь светом после стылого мрака. Варнава опустил Айгу на траву и вопросительно посмотрел на Аслана.
— Все надо сделать быстро, — ответил тот на его безмолвный вопрос, — Дый вот-вот вернется.
— Скорее или медленнее не получится, сам знаешь… — проворчал Варнава.
Аслан в который уже раз пожал плечами и достал из сумки на поясе Трактат, на сей раз, в нормальном книжном формате и блеклой дерматиновой обложке. «Географиздат», — с мимолетным удивлением прочитал на ней Варнава.
Как уже было сказано, произведение может стать Ветвью, если интеллектуальные усилия, сотворившие его значительно превысили средний уровень. Вернее, станет, если его прочитает Продленный и воспроизведет Ветвь из матрицы, которой в данном случае книга является. Правда, с Трактатом случай особый: поскольку Ствол сам есть матрица всего сущего во Древе, воспроизвести его невозможно. Трактат всего лишь выявляет феномен, не претендуя, в отличие от Шамбалы, на параллельное творчество. Проще говоря, внутри Трактата царствуют идеи, а людям, даже Продленным, существовать в чистых идеях приятного мало. Кроме того, между идеями Трактата и Идеей Ствола, проистекающими из несоизмеримых источников, зазор столь огромен, что пытаться, скажем, создать при помощи этой книги Ствол-дубликат, или выйти через нее в стволовую реальность, попросту невозможно. Одно дело рассуждать о мироздании, а другое — твари творящей пытаться играть роль Несотворенного Творца. Лишь невероятная дыевская гордыня могла решиться на что-то подобное.
Однако с Шамбалой дело обстояло по-другому. Не являясь ни Стволом, ни Ветвью, будучи лишь манифестацией небытия, она вполне укладывалась в приведенные Асланом схемы и могла быть воссоздана — опять же в виде схем. Пребывание в них даже для продленной психики было весьма обременительно, о чем Варнава прекрасно помнил, один раз воспользовавшись этим путем. Но выхода не было. Поэтому, когда сияние дня вдруг превратилось в сплошной черный квадрат на белом фоне, он только вздрогнул, пробормотал что-то вроде «бездновато…», и, подняв на руки спящую девушку, вступил в безбрежную черноту. Аслан с кислой миной последовал за ним.
Тьма, впрочем, почти сразу сменилась режущей глаз белизной, что тоже не удивительно: черный и белый цвета — лишь противоположные стороны серого, который, в свою очередь, есть смешение всего спектра. Так что, в какой цвет красить Шамбалу — такого вопроса для Дыя не существовало.
Тошнота — первое чувство, которое охватывало путешественника по идейному закулисью Шамбалы. Дело было не только в удушающем запахе серы, который здесь был куда гуще, чем в ее «художественном» отображении. Главной причиной была, как ни странно, эта стерильная белизна, отсутствие теней, ощущение нереальной пустоты. Все это почти физически давило на человека, и было бы достаточно для того, чтобы свести его с ума. Но имелись здесь и иные достопримечательности, вполне для того пригодные. Путешественники стояли в белой кубической комнате, пустой абсолютно, не имеющей ни входа, ни выхода. Просто стояли, поскольку знали, что делать что-либо пока бесполезно. Краткий бы тронулся от этого сразу. Продленные лишь потуже затянули узлы на своих эмоциях, усиленно подавляя позывы к рвоте.
Говорить здесь о времени было бессмысленно, потому длительность их ожидания не важна — они могли простоять век с таким же успехом, как и три секунды. Наконец произошло событие — единственное, и время чуть сдвинулось с мертвой точки. В одной из стен явились тени, немного поколыхались и сложились в призрак узкого прохода. Продленные без слов направились туда — они знали, что тут надо пользоваться любым событием для изменения своего положения, иначе конца ожиданию не будет. Проход был, и они вошли, сразу попав в непроницаемую тьму — обычный фокус этого места. Остановились опять. И снова — перед ними что-то серебристо замерцало. Открылся новый проход.
Описывать все это тоскливо и бессмысленно. Чередование кубических комнат — белых, черных и
