традиции. С праздником тебя, Дмитрич. С днем солидарности трудящихся; или как он там сейчас называется.
Дмитрич выпил. Закусил огурчиком. Лицо у него было какое-то серое и будто шершавое, глаза блестели. Он не знал, куда деть руки, все время за что-то хватался: то за рюмку, то за вилку, то угол скатерти в кулаке сожмет.
— У ментов целый день провел, — пробормотал. — Но это все фигня. Другое страшно: глядеть в свои собственные глаза. Видеть свои собственные руки и ноги. Видеть себя мертвого.
— Не переживай, Дмитрич. Заглянул себе в глаза, и что такого? Подумаешь. Вот в зеркале, например, тоже себя видишь, верно? Видишь, причем очень часто в самом неприглядном состоянии. И ничего страшного. А тут? Взрослый мужик, крепкий, а тут вдруг размазался — что масло сливочное, хоть на хлеб намазывай и ешь. Давай еще водочки. Праздник все-таки. Как он там сейчас называется? Солидарности кого и куда? Ирка, не вертись на кухне, когда взрослые дяди разговаривают!
Ирка надула губки, задрала носик и с важным видом покинула кухню. Включила телевизор. Передавали новости, что-то о войне на Кавказе.
Дмитрич неопрятной змеей вылез из-за стола, извинился:
— Леш, ты это, без обид, что я так неожиданно нагрянул. Подумал, что ты поймешь, если тебе в жилетку поплачусь. У тебя у самого беда. Ну и…
Я пожал плечами. У меня жена умерла, у тебя — труп в песочнице нашли. Твой труп, собственный. Двойника твоего, в смысле — только что печати на лбу не хватает: «Двойник: утверждено». Беда, ничего не скажешь.
— К тому же первомай все-таки. Праздник. Вроде бы… — Дмитрич почесал затылок. — Солидарности или как там.
Я проводил соседа до двери.
Дмитрич смотрел куда-то в сторону.
Сказал тихонько:
— А он-то жив, кстати.
— Кто жив?
Дмитрич хихикнул:
— Песочный человечек. Сердце у него бьется, Леш. Вот только костоправы разбудить его так и не смогли.
Дверь хлопнула у меня перед носом. Дмитрич ушел. Ничего не скажешь: выдался праздничек у человека.
В тапочках с отстающими подошвами я прошлепал в гостиную. Лениво отметил, что надо бы прибраться. Иркины вещи вперемешку с моими валялись по всей комнате. На телевизоре под кучей кассет спрятался древний видеомагнитофон. Сквозь пыльные окна приглушенно светило солнце.
Я устроился в кресле поудобнее, мутным взглядом уставился в телеящик. Происходившее на экране что-то напоминало. Раскопки какие-то, люди с лопатами.
— Ир, что показывают?
Дочка неопределенно мотнула головой. Ответила с неохотой:
— Показывают, как дяди много-много человеков нашли. — Надула губки. — И, если честно, я обиделась. За то, что ты меня с кухни прогнал.
— Дяди чего нашли?
Мне ответила симпатичная телеведущая.
— Это первое мая надолго запомнится человечеству, — сказала она. — Люди по всему миру выкапывают двойников. Откуда они взялись? Можно ли это назвать розыгрышем? По неподтвержденным данным двойники — живые.
— Именно так. — Ира с важным видом кивнула.
— Поднажми! — командовал Дмитрич. — Давай, народ! Давай! Покажем им нашу солидарность!
— Трудящиеся! — закричал кто-то из толпы и захохотал: — Тоже мне трудящиеся!
— А че? Завидуешь?
— Мирон, давай нашу!
На площадку выскочил Мирон, плотный мужичонка в серенькой кепке, и принялся танцевать гопак. Ему хлопали. Интеллигентный старичок с портфельчиком размахивал декоративным красным флажком.
Народ в основном просто глазел на бесплатное представление. Возле рощи выстроилась целая толпа. Половина микрорайона собралась, не иначе. Суровые бабушки крестились, бормотали под нос что-то страшное, но упрямо проталкивались вперед. Неугомонный Дмитрич раздавал приказы работягам, которые, потея на солнцепеке, раскапывали землю. Редкие тополя не защищали от жары. Мужикам приходилось сложно, но на Дмитрича не обижались. Герой дня все-таки.
Мы с Ирочкой наблюдали, как вырыли третьего. Четвертого. Пятого. Потом дочке надоело, она заканючила: папа, пить хочу! Мы отошли к ларьку, купили апельсинового сока. Когда вернулись, работников прибавилось. Толпа увеличилась раза в два: люди подтягивались со всей улицы. У стадиона появилась «лада» с мигалкой. Ленивые милиционеры припарковались в тени акации и оттуда с детским восторгом наблюдали за происходящим.
— Поддай! Еще чуть-чуть! А ну-ка!
— Это ж Людка из третьего подъезда! — взвизгнул кто-то. — Во как! Живая прям!
— Красавица, — прогудели справа, — вот я бы ее…
Люда выбежала из толпы. Она тащила за руки Витьку и мужа Федю. Федор поправлял очки, случайно наступал всем на ноги и поспешно извинялся. Людка была бледнющая. Подбежала к двойнику, упала перед ним на колени и зарыдала. Что-то кричала, совершенно бессмысленное. Людочкин муж смущенно улыбался, объяснял народу: «Вы простите. Это у нее тепловой удар, замешанный на дикости происходящего. Простите великодушно». Кто-то прошептал восторженно-презрительно: «Интельгент, бляха-муха». Дмитрич подошел к Людке, похлопал ее по плечу:
— Видишь, как бывает. Живешь-живешь — бац! — твой труп на три сантиметра в земле.
Сквозь толпу пробирались милиционеры.
— Че за скопление? Ну-ка разойдитесь!
— Менты, бляха-муха, — прошептал кто-то без восторга.
— Пойдем домой, — сказал я Ирке.
Ирка допила сок и спросила:
— А милиционеры тоже трудящиеся?
— Трудящиеся, — сказал я. — Только солидарности у народа с ними никакой.
У новой телеведущей в глазах наблюдался сумасшедший блеск. Творческий человек, сразу видно.
Она поправила очки и сказала:
— Загадочные двойники, как известно, появились во многих точках земного шара. Официальные власти, которые вначале придерживались версии, что это дело рук эксцентричного шутника- мультимиллионера…
Стук в дверь. Я тихонько выругался — Ирка же спит! — лениво сполз с дивана, сунул ноги в шлепанцы. За окном было темно, но трудящиеся успокаиваться не собирались. Разговаривали громкими, злыми голосами. Подростки бренчали на гитаре. С ума все посходили что ли? Мне вот, например, побоку найдется мой двойник или нет.
В дверь замолотили. Я побежал открывать.
На пороге стояла жена Дмитрича: испуганная, взъерошенная, в поношенном домашнем халате с узорчиками.
— Лешенька, помоги! Я «скорую» вызвала, да только вот… ох ты, боже мой…
Она потащила меня за руку к своей двери.
— Что случилось-то?
