— Брат мой пропал четырнадцать лет назад. Говорить я о нем не собираюсь, понятно? Крови он мне довольно попортил. Вечно ему враги мерещились, раз меня порывался убить. Довольно с меня, помнить не хочу. Всю молодость мою испоганил…
— Чем? — испуганно спросила Маринка. В присутствии этой старухи хотелось стоять навытяжку.
— На твоих бы женихов — с палкой! А я красивая была… Говорили, мухи он не обидит, — как же! Когда мозги набекрень вставали совсем, лучше не стоять на пути… Все, ступайте, некогда мне. — Женщина повернулась к ним спиной.
— Скажите только месяц, когда его последний раз видели.
Старуха бросила небрежно:
— Июнь.
Олег задумчиво разглядывал верхушки сосен. Вниз смотреть не хотелось: высота была метров сорок, если не больше, и волны внизу пенились, кружась водоворотами среди камней.
— Думаешь, это он скинул девушку?
— Может быть.
— А сам куда делся?
— Ну, со скалы прыгнул — испугался, чего натворил. А может, просто сорвался, полез куда не стоило.
— Ага. Он же того… двинутый был. Надо в полиции рассказать, — предложил Кузнечик.
— Надо. Пусть разбираются.
— Вряд ли кто станет. Дело давно закрыто. Вообще неизвестно, жива ли ее семья.
— Хоть имена ее родных выяснить, написать…
— Зачем снова? Больно же будет. Они свое пережили…
— Ты не понимаешь, Маринка. Если это убийство, о нем должны знать.
— Экий ты… Убийцы все равно нет в живых. И он, между прочим, тоже упал со скалы.
— Равновесие, — пробормотал Кузнечик. — А пес продолжает мстить людям.
Маринка вскочила, дернувшись, будто ее шишкой по голове ударило.
— Да какие же вы! Это никакая не месть, — выдохнула, сжав руки. — Понимаете, он четырнадцать лет слышит зов. Днем и ночью. Отчаянный голос хозяйки. И бежит на помощь, не видя вокруг ничего. Под колеса. Это не месть, это любовь, понимаете?
Олег и Кузнечик не отозвались, лишь переглянулись. Потом Кузнечик озадаченно присвистнул, поднял камешек и запустил его с обрыва.
Катер опоздал, и почти стемнело.
— Доберемся, тут недалеко, — улыбнулся усатый капитан судна. — Темно, светло — мореходу опытному без разницы.
Уезжать не хотелось: всего месяц прошел, а будто много-много месяцев прожили, каждая травинка родная.
— Грустно как-то, — сказал Кузнечик. — Я даже поверил в это все. Будто видел их, что ли. Сам. Но все бессмысленно. Приехали, придумали себе сказку… И кому от этого толк?
— Я всего лишь человек, — сказала Маринка. — Мы все… человеки. Не больше. Но может, если подтвердится вся эта история, пес добежит?
— Куда? Добежит и прыгнет с обрыва? И как расследовать, даже если полиция нам поверит, — тела-то за четырнадцать лет превратились в морскую воду.
— Не знаю, — сникла Маринка. — Но вдруг? Что же, он так и будет всегда кидаться на зов и погибать под колесами? Это нечестно!
— Жизнь вообще штука нечестная. Погибшая девушка могла бы тебе рассказать.
Катер покачивался на слабых волнах, отходя дальше и дальше. Обогнул остров — и пошел мимо скалы, на которую когда-то пытался успеть белый пес.
Луна ярко высветила вершину. Всем троим показалось на миг, что над обрывом возникли два силуэта — женщины и собаки. Женская фигура помахала рукой.
Чай с имбирем и перцем
На три ложки черного чая — пол-литра воды, имбирь и перец в количестве разумном, чтобы в огнедышащего дракона не превратиться.
В разогретый заварник высыпать сухой черный чай. В кипящую воду всыпать имбирь и перец черный, размешать и водой имбирно-перечной залить чай в заварнике.
И оставить его в покое — пусть настаивается минут пять, а то и все десять.
Пить можно просто так или смешав с молоком, а то вкус резковат.
Приятного дня или вечера!
Алексей Толкачев
Бабушкина мята
Кружку Никита нашел прямо на столе. Это удачно вышло. Стояла там, посудинка кособокая, словно прямо с этим столом и выросла. А впрочем, как же иначе? И еще повезло: в печке котелок чугунный оказался. Дров, правда, у бабушки не нашлось, но это не беда. Вокруг со всех сторон лес. Далеко от избушки не отойдешь, да далеко и не требуется. Всего-то надо хворосту немного набрать, чтобы воду в котелке вскипятить. А зато какие заросли мяты у бабушки на заднем дворе! Да какая душистая! Нигде Никита не встречал такой мяты, как тут, у бабушки. Очень Никита уважал чаек с мятой. Но чая у бабушки, разумеется, не было. Кабы знал Никита, что здесь окажется, непременно захватил бы с собой узелочек с заваркой. Но кто ж мог знать! Впрочем, из одной только мяты тоже очень даже неплохой горячий напиток получился. Никита потягивал его мелкими глоточками и глядел в окно. Ни стульев, ни лавок в избушке не было, но тут как раз кстати пришелся ящик, который Никита притащил с собой. Он послужил вполне сносной заменой стулу, так что чаепитие, можно сказать, проходило с комфортом.
За окном темнел синий лес. В вечерних сумерках он выглядел таким таинственным, таким волшебным! Казалось, стоит лишь войти в этот лес — и тут же попадешь в сказку. Встретишь говорящих зверей, лешего, увидишь ходячие деревья, найдешь цветок папоротника и разрыв-траву… Наверху чем-то гремела бабушка, но Никита весь унесся мечтами в сказку и ни на что внимания не обращал. Представлялось ему, что где-то в лесной чаще он встретит бродячих скоморохов. А может, и разбойников. Может, даже не благородных (сказке ведь никак не обойтись без опасных приключений). Но все же разбойники будут не очень уж злые, и он с ними подружится. От них он узнает какую-нибудь жутко интересную тайну… И конечно, окажется, что лесная птица, живущая в ветвях над разбойничьим шалашом, — это на самом деле заколдованная красавица. И он найдет способ ее расколдовать, и у них будет любовь…
Эх, до чего же жаль, что сказки — это только сказки! А реальность прозаична и сурова… Грохот на крыше стал еще громче. А потом наступила тишина, и за оконным стеклом стала появляться бабушка. Она стекала с крыши вниз по окну и по стене тремя густыми ручейками. Это была еще очень молодая бабушка,
