Роже Эктонский, словно только сейчас заметив иноземный вид Мансура, подскочил к нему и закричал в лицо арабу, обдавая гнилым дыханием:
– А ты, сарацин нечестивый, признаешь ли Господа нашего Иисуса Христа?
Стражник постарше беззлобно бросил юродивому:
– Заткнись, вшивый! – и насмешливо показал на Страшилу: – А это что за зверь?
– Собака миледи.
Ульфа удалось оставить дома, но Гилта настояла на том, что Страшила должен быть с Аделией неотлучно. На это салернка возразила: «Никакой он мне не защитник! Когда на берегу реки меня стали задирать рыцари, он сам чуть не обделался от страха!» Гилта упрямо стояла на своем: «Пес вам не для защиты, а для охраны!» Аделия решительно не понимала, зачем ей мохнатый и вонючий ангел-хранитель, который при опасности поджимает хвост и пятится в сторонку, однако в итоге Гилта все-таки переспорила.
– Ладно, – сказал стражник постарше, – можете идти к шерифу. – Тут он повернулся к Агнес и лукаво подмигнул ей: – Что скажет наш командир? Пропустить иноземцев?
Для порядка Симона и Мансура обыскали на предмет холодного оружия. Стражник помоложе был не прочь пощупать и Аделию, но его напарник махнул салернке рукой: «Проходи!»
– Увидите евреев – душите голыми руками! – крикнул Роже вдогонку иноземцам. – Убейте извергов, распявших детей!
Он сунулся было за Аделией в калитку ворот, но солдаты добродушно отпихнули его:
– Остынь, дружок!
Во дворе замка сразу стало ясно, к чему меры предосторожности у ворот. Боялись покушения не столько на шерифа, сколько на евреев, которые прогуливались или грелись на солнце почти у самой крепостной стены. Их было человек пятьдесят – мужчины, женщины и дети. Одеждой они не отличались от местного населения, только у нескольких мужчин на головах были особенные, островерхие шляпы.
Однако эти евреи выглядели все-таки необычно. В Салерно Аделия насмотрелась на разноплеменных бедных, среди которых были сицилийцы, греки, мусульмане и евреи. Но такую удручающую обтрепанность она видела впервые. В Италии нищета смягчалась подаяниями богатых и церковной благотворительностью. А о евреях молва говорила – единственный народ, который не поставляет уличных попрошаек. В иудейской религии существовал принцип сострадания ближнему. Считалось, что дающий милее Богу, чем получающий.
Аделии на всю жизнь запомнилось, как один странник пообедал в кухне в их салернском доме и не поблагодарил за трапезу. Когда ее тетка, сестра приемной матери, отчитала нищего за невежливость, он спокойно возразил: «Не твое я вкушал, но Божье! А что ты меня попотчевала, за то будет тебе спасибо от Господа, когда перед ним предстанешь!»
Кембриджский шериф вряд ли мог рассчитывать на большую благодарность Бога. За год одежда, в которой евреи бежали из своих домов, превратилась в обноски. Судя по худобе и заморенным лицам, несчастных и кормили плохо. Возможно, еды было вдоволь, но готовили ее не по иудейским законам – и пища оставалась нетронутой.
Погруженные в беседы мужчины-евреи почти не обратили внимания на Аделию. Зато женщины проводили ее – нарядную, свежую и свободную – печально-завистливыми взглядами.
В просторных рабочих покоях шерифа жизнь кипела. За конторками, заваленными документами, трудились делопроизводители, периодически бегая за советом или подписью на помост, где восседал крупный мужчина. На его гигантском столе громоздилось еще большее количество свитков.
Симон, знавший английскую жизнь лучше Аделии, заранее просветил ее насчет роли шерифа в местной должностной иерархии. Шериф был главным представителем короля в графстве. Он вершил суд на пару с епископом. Отвечал за мир-покой и за сбор податей и церковной десятины. Следил, чтобы никто не торговал по воскресеньям. Ловил бродяг, беглых крестьян и разбойников. Творил расправу: вешал, рубил головы и конфисковывал добро провинившихся в казну. За недоимки мог сам поплатиться головой.
– И кому охота занимать такой хлопотный пост? – простодушно удивилась Аделия.
– Шериф имеет изрядную долю собираемых денег, – пояснил Симон.
Судя по роскоши шерифского наряда и количеству золота и бриллиантов на его пальцах, процент был действительно лакомый.
Шериф Болдуин, занятый дальнейшим приумножением доходов, а также подготовкой к грядущей сессии королевского суда, встретил иноземцев поначалу сурово – как неуместное отвлечение от дел.
Однако стоявший возле него высокий дородный мужчина – сэр Роули – весело подмигнул Аделии и сказал шерифу:
– Милорд, по моему убеждению, эти люди могут помочь нам в вопросе с евреями.
Во взгляде Аделии не было благодарности. Накануне она получила от настоятеля Жоффре записку, в которой он предупреждал ее насчет сборщика податей: когда пропадали дети, того не было в городе как минимум в двух случаях. «Упаси меня Бог бросить тень на невинного, – писал настоятель, – но я бы не стал пока что исключать его из круга подозреваемых».
Симон отнесся к опасениям настоятеля спокойно. Да, сэру Роули не следует слепо доверять, но фактов против него не больше, чем против любого другого. Однако Аделию сборщик податей настораживал своим рассудительным умом точно так же, как Роже Эктонский – воинствующей глупостью.
Шериф, уступая сэру Роули, спросил Симона:
– Чего вы желаете от меня?
– Позвольте переговорить с Иегудой Габиролем.
Сэр Роули быстро ввернул:
– Вполне невинная просьба. Я провожу наших гостей к нему.
Шериф схватил его за рукав:
– Э нет! Не бросай меня, Пико. Дел невпроворот, а ты мой главный помощник!
– Я быстро. Одна нога там, другая здесь.
Сэр Роули повел Аделию, Симона и Мансура в ту башню, где жили евреи. По дороге он сказал с улыбкой:
– Слышал, вы, сударыня, плескались в Кеме. Очень нездоровая процедура. В его воду чего только не попадает! Неужели у вас были такие серьезные причины замочить платье?
Аделия не хотела распространяться на эту тему и ответила вопросом на вопрос:
– Что это за сессия королевского суда, о которой все говорят?
Они уже поднимались по винтовой лестнице башни, и толстый сэр Роули одышливо пыхтел.
– В Кембридж, – пояснил он, – приезжает король вместе со светскими и церковными судьями. Для нас это все равно что Страшный суд. Во многих случаях шериф не может в одиночку выносить решение. Поэтому за несколько лет между сессиями накопилась масса неразрешенных дел, а в тюрьмах ждут приговора множество людей с разными провинностями. Судьям предстоит разбирать земельные споры, ссоры между баронами, мошенничество торговцев… По обычаю будут больше казнить, чем миловать. Так что нынче все нечистые души трепещут… Ох, ну и крута же эта лестница!
– Вам надо поменьше есть, – сказала Аделия.
– Сударыня, это не жир, а мускулы! – обиженно возразил сэр Роули.
– Ну да, и брюхо тоже?
Когда на одной из площадок сборщик податей остановился передохнуть, Аделия пошла дальше с Симоном и тихонько сказала ему:
– Этот тип наверняка станет подслушивать под дверью!
– Да он все равно знает про нас больше, чем надо, – возразил Симон. – Ему известно, кто вы. Поэтому пусть себе подслушивает, если желает.
– Но если он и есть убийца?
– Ну, в этом случае ему уж точно все известно и нам бессмысленно секретничать.
Аделии логика Симона не понравилась, но спорить она не стала.
Сэр Роули наконец нагнал их и сказал:
– Вы, сударыня, мните меня неповоротливым толстяком. А между тем, когда Нураддин узнавал, что я выхожу в поход, он сворачивал шатры и пускался наутек в пустыню!
