– О, вы участвовали в крестовом походе?
– Разве они могли обойтись без меня! – хвастливо отозвался сборщик податей.
Сэр Роули привел их в небольшую круглую комнату, меблировка которой исчерпывалась несколькими стульями и столом. Два незастекленных оконца были на самом деле амбразурами.
– Господин Габироль сейчас придет, – сказал Пико, – я послал за ним своего слугу Пипина. А позже Пипин принесет вам закуски.
Аделия прошла к окну, из которого открывался замечательный вид на запад. Крыши крепостных строений, королевский штандарт над замком. Далее волнистые поля, и у лесочка усадьба с добротными службами и преогромным особняком. Там, по словам Ульфа, жил сэр Джервейз. Аделия снова подивилась, что простой рыцарь может позволить себе столь внушительный дом. Перейдя к восточному окну, Аделия увидела вдали усадьбу сэра Джоселина. Его особняк был еще внушительнее. Похоже, оба рыцаря вернулись из Святой земли не с пустыми руками! Крестоносцы! Кто-то из них мог быть детоубийцей.
В комнату вошли двое мужчин. У молодого, Иегуды Габироля, были черные как смоль пейсы, бледное лицо и впалые щеки. Пожилой, незваный гость, представился Симону как Вениамин бен Рав Моше.
– Симон Неаполитанский! – сказал он. – Я знавал вашего отца. Как старый Илия – жив еще?
Симон поклонился вошедшим с непривычной для него сухостью, в разговор о своем отце вступать не стал, а Мансура и Аделию только назвал по именам, не потрудившись объяснить их присутствие.
– Это вы теперь живете в моем доме? – спросил Вениамин салернку.
– Надеюсь, вы не возражаете.
– Это не мое дело, – ответил со вздохом старый еврей. – Дом сильно испоганен?
– Как вам сказать… мы немного привели его в порядок. И дому на пользу, что в нем кто-то живет.
Симон с суровым видом обратился к молодому еврею:
– Иегуда, год назад, перед Пасхой, вы женились на дочери Хаима бен Елизера.
– Да, и тем положил начало всем своим несчастьям, – мрачно отозвался парень.
– Этот брак задумал я, – пояснил Вениамин. – И молодой ученый человек проделал долгий путь из Испании по моему приглашению. Брак обещал быть удачным, но тут вмешались совсем другие обстоятельства…
Симон не стал отвлекаться на Вениамина и продолжил допрос Иегуды:
– В день вашей свадьбы пропал мальчик. Что вам известно?
– Ничего я про это не знаю. Я не сторож английским детям, – сказал Иегуда и презрительно скривился.
Никогда Аделия не видела Симона в такой ярости. Без лишних слов он размахнулся и влепил «ученому» испанцу звонкую пощечину.
Мансур шагнул вперед – на случай, если дело дойдет до рукопашной. Но Иегуда вдруг расплакался и, держась за щеку, запричитал:
– А что еще мы могли сделать? Как поступить? Мы были вынуждены…
Аделия вместе с Мансуром отошла в сторонку, к окну, предоставив евреям разбираться между собой. Те сели кружком на стульях в центре комнаты. Поскольку Иегуда только всхлипывал, шмыгал носом и причитал, отвечать Симону взялся Вениамин.
По его словам, в этом браке замечательно сочетались деньги и ученость – дочь богача выходила замуж за хорошо образованного испанца из достойной семьи. Свадьба состоялась в начале весны, синагога была украшена примулами…
– К делу! – перебил его Симон. – Подробности торжества меня не интересуют.
Свадебное празднество, учитывая богатство Хаима и количество гостей, обещало затянуться на хорошую неделю. Флейты, барабаны, скрипки, кимвалы, ломящиеся от яств столы, неустанно наполняемые вином кубки, невеста на троне под белой парчой, речи и пожелания – все это на большой поляне перед домом, потому что Хаимов особняк, несмотря на свои изрядные размеры, не мог вместить всех пирующих, многие из которых преодолели тысячи миль ради знаменательного события.
– Конечно, Хаим размахнул свадьбу не без тщеславного желания прихвастнуть перед остальным Кембриджем, – извиняющимся тоном сказал Вениамин.
Однако Аделия вполне понимала отца невесты. Англичане надменно отвергали его, несмотря на богатство: местная знать еврея в свои дома не пускала, зато охотно одалживала у него деньги. Хаиму было приятно блеснуть своей роскошью и показать, как его уважает иудейский народ.
– К делу! – опять приказал Симон. Но тут Мансур поднял руку и велел всем молчать. После чего он быстро прошел на цыпочках к двери и резко распахнул ее.
Аделия ожидала увидеть за дверью сборщика податей, но подслушивал не Пико, а его слуга Пипин. Мансур легонько двинул его кулаком, и сухопарый паренек покатился вниз по лестнице. За ним полетел и поднос с закусками, поставленный на ступеньку лестницы. Перевернувшись через голову пару раз, Пипин вскочил на ноги и, охая от боли и возмущения, с вызовом уставился на стоявшего в дверном проеме Мансура. Но тот грозно смотрел и помахивал такими кулачищами, что Пипин счел за благо немедленно ретироваться.
Троица евреев, занятая беседой, решительно проигнорировала инцидент.
Неужели столь солидный и представительный сэр Роули на самом деле омерзительный детоубийца? Аделия знала, что существуют внешне вполне нормальные люди, которых смерть не отпугивает, а возбуждает. Многие регулярно приходили в салернскую Медицинскую школу, чтобы посмотреть, как она вскрывает человеческие трупы. А Гординусу на ферме смерти пришлось даже стражу поставить – отгонять мужчин и женщин, которые приходили полюбоваться разлагающимися свиньями.
В ските Святой Верберты, когда сэр Роули присутствовал при осмотре детских трупов, Аделия не заметила в нем нездорового любопытства или возбуждения от вида смерти. Он производил впечатление человека, охваченного ужасом и отвращением. Однако сейчас Пико послал слугу подслушивать, то есть хотел быть в курсе новейших открытий расследования. Если это досужее любопытство – мог бы потом просто спросить: «Ну, что вы узнали?» Или сэр Роули боится, что разговор может уличить его в преступлении?
Кто же он такой, загадочный сборщик податей?
А тем временем Вениамин продолжал рассказ.
Наступил вечер первого свадебного дня. Стемнело и похолодало, и гости ушли в дом. На пустой поляне по-прежнему горели факелы.
Внутри очень скоро стало тесно и душно от пьяной толпы. В какой-то момент невеста вышла вместе с матерью во двор – подышать свежим воздухом и побеседовать. Женщины прошли по поляне к реке и увидели тело мальчика. Оно лежало на траве так, словно чьи-то могучие руки выбросили его из лодки.
Женщины с криком бросились в дом.
– И что сделал Хаим? – спросила Аделия, впервые вмешиваясь в разговор.
Ответил Иегуда:
– Хаим велел погасить все огни.
Симон понимающе кивнул. В этом действии был свой резон. Обнаружив труп на лужайке перед своим домом, еврей решил погрузить ее во тьму, дабы соседи и прохожие не увидели лишнего.
Аделия, правильно истолковав его кивок, возмутилась. Но тут же одернула себя. Не будучи еврейкой, она не могла до конца понять, каково это – жить с лживым неизбывным клеймом, будто на свою Пасху иудеи приносят в жертву христианских детей. Несправедливое обвинение следовало по пятам за евреями, куда бы они ни переселялись. Приемный отец Аделии когда-то объяснял: «Подобные россказни всегда используют против религии, которую ненавидят и боятся. В первом столетии римляне точно так же очерняли первых христиан – мол, они в ритуальных целях используют кровь и плоть детей! Меняются только гонители и гонимые, а вздорные обвинения кочуют из эпохи в эпоху».
Да, теперь детоубийцами слыли евреи. Байка до того укоренилась в христианской мифологии, что евреи уже который век страдали от подозрений. Неудивительно, что Хаим, найдя мертвого христианского мальчика на своей лужайке (причем в разгар еврейской свадебной церемонии), первым делом приказал тушить огни.
– А что нам оставалось делать?! – с вызовом выкрикнул Вениамин. – Если вы такой умный, скажите, как нам следовало поступить? В тот вечер у Хаима собрался цвет английского еврейства. Достоуважаемый