– Почему бы и нет? Правда обязана взять верх!
Раввин Готче пожал плечами:
– Может быть, тут, в городе, кто-то и поверит, что мы действительно не детоубийцы. Но у правды слабенькие ножки. Пока она сделает шажок, вранье уже отмахало целую милю. Чем бы ни закончилась история в Кембридже, остальной христианский мир так и пребудет с удобной ложью: евреи распяли агнца Божьего, а теперь распинают наших ангелочков. Если истина каким-то чудом дохромает до испанских деревень, разве придется она там ко двору? Поверят ли ей крестьяне во Франции? Или на Руси?
– Не будьте Иеремией, рабби. Мне больно даже думать, что вы правы.
– Найдите убийцу, – сказал раввин. – Вызволите нас из английского плена! Охотники валить на евреев вину за смерть христианских детей все равно не переведутся. Но мы хоть посрамим их.
«Легко сказать “Найдите убийцу”», – думала Аделия, спускаясь с крепостного холма.
Конечно, она не намерена сдаваться и будет вести следствие до победного конца.
Но Симон Неаполитанский погиб.
А сэр Роули прикован к постели.
Осталась она – доктор, а не ищейка – да Мансур, который по-здешнему ни бельмеса не понимает.
Местные, прах их побери, давно успокоились на том, что детей убивают евреи, и не чешутся искать настоящего убийцу.
Свой оголтелый отряд Роже Эктонский сколотил так быстро потому, что Кембридж свято верит, что иноверцы практикуют ритуальные убийства. То, что три преступления совершены уже после заключения евреев в крепости, никого не занимает. Тут правит бал вульгарное животное чувство. Стало быть, логические доводы бессильны. Иудеев боятся, потому что они другие, непохожие. Раз не такие, как мы, то наверняка творят что-то нехорошее, якшаются с нечистой силой… Евреи убили маленького святого Петра – следовательно, они порешили и остальных.
Несмотря на печальную констатацию, что кембриджцы – лютые враги логики, невзирая на душераздирающую иеремиаду раввина и угнетающую тоску по Симону и, наконец, вопреки ее сегодняшнему окончательному решению отказаться от плотской любви, жить и умереть целомудренной ученой девой, не было дня чудеснее в жизни Аделии!
Все было ничто в сравнении с тем, что сэр Роули пошел на поправку.
Аделия сегодня жила и чувствовала с удесятеренной силой – стало быть, несказанную прелесть бытия она воспринимала с той же неистовостью, что и горести мира сего!
Город внизу утопал в золотистом тумане, как в шампанском. Навстречу двигалась ватага студентов. Поравнявшись с салернкой, молодые люди почтительно коснулись шапок. У моста Аделия остановилась и поискала в кармане полпенни. Ах, досада какая! Нет мелочи! Она запамятовала, что за переход через Кем взимают плату.
– Проходи, милая, – хохотнул сборщик мостовой пошлины. – Сегодня красавиц даром пропускаем!
Торговцы приветливо махали ей руками, а прохожие улыбались.
К дому Вениамина Аделия нарочно пошла самой длинной дорогой, вдоль берега. Плакучие ивы ласково трогали ее щеки зелеными дружелюбными ветками; из глубины Кема ей навстречу выныривали рыбы, пуская веселые пузырьки, вроде тех, что играли в ее крови. Когда врачевательница вошла во двор, с крыши ей помахал какой-то мужчина. Аделия помахала в ответ и спросила Матильду Гладкую:
– Кто это там?
– Разве не узнали? Джил-кровельщик. Божится, что его нога в порядке. Хоть и без трех пальцев, но снова по крышам шастает. Вот из благодарности взялся поправить черепицу.
– Неужели за «спасибо»? – удивилась Аделия.
– А то как же! – солидно возразила Матильда. – Разве доктор его за деньги лечил?
За все время Аделии и Мансуру ни один пациент не выразил признательности. Кому помогли, тот уходил молчком, насупившись. Словно его не одарили, а обокрали. Аделию обижало хамство местного населения. В Салерно она привыкла, что ее всякий раз пышно и долго благодарят.
Но сегодня Аделия смягчила свой приговор кембриджцам. Прохудившуюся крышу поправлял кровельщик, которому она ампутировала только три пальца, тогда как местные лекари хотели отхватить ногу до колена. А на столе стояла стряпня жены кузнеца. Аделия хоть и не вернула той зрение, но избавила от гноя в глазах. В кладовке, как выяснилось, были дары от других больных: горшочек меда, дюжина яиц, кусок масла… Словом, из кембриджцев «спасибо» не вытянешь, зато им ведомы окольные пути выражения благодарности.
– А где Ульф? – спросила Аделия.
Матильда Гладкая показала в сторону реки. Там над камышами торчала грязная коричневая шапка мальчишки.
– Форель на ужин ловит. Но передайте Гилте: пусть за него не боится. Мы приглядываем и строжаем, чтоб не верил ничьим конфетам или сладким словам.
Матильда Сдобная ввернула:
– Ульф прям извелся по вам!
– Мне тоже его не хватало.
Аделия не лгала. Даже в разгар волнений за судьбу сэра Роули Пико она не забывала мальчика и передавала ему весточки через Гилту. А присланный им букетик примул даже прослезил ее. «Ульф просил передать, что он сочувствует вашему горю».
В Аделии нынче было столько любви, что она щедро одаривала ею всех окружающих.
Внука экономки она вдруг стала воспринимать как родного и нужного человечка.
Но тот встретил ее сурово. Даже не поднял глаза от самодельных удочек.
– Подвинься, невежа, – ласково сказала Аделия. – Леди желает присесть рядом с тобой.
Ульф правильно выбрал место. В прозрачной воде форель ловилась хорошо, и несколько рыбин уже лежали на берегу.
Ручей через несколько шагов впадал в Кем, который не имел тут ничего общего с зловонной рекой в центре города. Однако Аделия подозревала, что это только видимость. Еще до городских ворот вода напиталась навозом с окрестных полей и крестьянских хлевов. Кусок рыбы порой застревал в горле Аделии при мысли о тех нечистотах, которые проходят через жабры кемских речных обитателей.
Так что она была благодарна Ульфу за форель из чистого ручья. Они минуту-другую молчали. Мальчик по-детски дулся за то, что иноземка столько дней пропадала в крепости.
Над камышами сверкали перламутром крылья стрекоз.
Наконец Ульфу надоело молчать, и он спросил:
– Ну как здоровье Роули-Поули?
– Не ерничай! Ему лучше.
Ульф удовлетворенно хмыкнул и занялся своими удочками.
– Ты пользуешься какими-то особенными червями? – вежливо осведомилась Аделия. – Заправский рыбак! Вон какая добыча!
– А, разве это улов! – ответил Ульф и презрительно плюнул. – Наживка самая обыкновенная. Вот погодите, начнется суд и заболтаются первые мертвяки – тогда будет настоящий клев!
– Какая связь между смертными приговорами и рыбой? – опрометчиво осведомилась Аделия.
– Самый лучший червяк – под виселицей со смердящим трупом. Это вам любой рыбак скажет. Да вы разве сами не знали?
И век бы не знать! Эти ужасы Ульф нарочно говорит, чтоб наказать ее за долгую отлучку. Про себя Аделия решила: после суда и «первых мертвяков» она здешнюю рыбу в рот не возьмет!
– Чем под виселицами шастать, ты лучше мне пособляй, – сказала Аделия. – Так вышло, что ты у меня теперь главный помощник. Симон умер, а сэр Роули болеет. Мне нужна толковая мужская голова, чтоб со мной на пару думать о том, на какую наживку поймать убийцу. Ты же у нас умница, Ульф, правда?
– Вестимо. Мы с вами эту чертячью морду непременно выловим!
– Если б ты не ругался, был бы совсем молодец… Я, кстати, скучала по тебе.
– Ха, так я и поверил…
– Ей-ей!
Помолчали еще.
