– Думаете, Симона тоже он утопил? – спросил Ульф.
– Уверена.
– Это все река! – внезапно воскликнул мальчик.
– Что ты имеешь в виду?
Впервые Ульф посмотрел ей прямо в глаза. Предельно сосредоточенный, он, как никогда, был похож на маленького старика.
– Это все река! – повторил Ульф. – Она их убивает. Я тут поспрашивал народ и разведал…
– О нет! – вскричала Аделия. – Когда я прошу тебя о помощи, то жду только совета. Боже тебя упаси от изысканий в одиночку! Добром это не кончится. Симон уже доразведывался! Обещай мне. Поклянись!..
Мальчик смерил салернку презрительным взглядом.
– Будто я не понимаю, что надо осторожничать, – сказал он. – Я всего-навсего со своими дружками переговорил. Чего тут полошиться и крыльями бить? Будто он разговоры подслушивает! Ага, конечно. Превращается в ворона и перелетает с ветки на ветку, чтоб за мной следить!
Аделия отчетливо представила себе эту картину, и ее передернуло от ужаса и отвращения.
– С этого негодяя станет!
– Вы говорите, как суеверная бабка! – неожиданно осадил ее Ульф. – Так рассказывать вам или нет?
Аделия кивнула.
– Я поговорил с мальчишками, и мы вот что сообразили. Петр, Гарольд, Мэри и Ульрик – каждого из них в последний раз видели у воды. Кто не был на берегу, тот шел к реке. – Ульф стал загибать пальцы. – Петра последний раз видели на берегу Кема. Мэри несла горячий ужин отцу, который сидел в засаде у реки. Он охотник на пернатую дичь. Кстати, отец Мэри, Джиммер, вломился в крепость вместе с Роже- придурком.
Так, значит, в ватаге Роже был и отец убитой девочки! Пока Мэри была жива, отец ее нещадно бил и держал впроголодь, а после смерти дочери мерзавца вдруг совесть заела. Потому он с такой радостью перекинул свою вину на евреев!
Ульф продолжал перечисление:
– Гарольд – сын торговца угрями. Пошел к реке за свежей водой для мальков, после чего пропал. Теперь Ульрик. Жил с матерью и сестрой на Овечьем холме. Пропал в День святого Эдуарда. А какой это был день недели?
Аделия пожала плечами.
– Понедельник, – со значением сказал Ульф.
– Ну и что?
Ульф покачал головой, возмущенный ее невежеством:
– Женщина, а такого не знает! По понедельникам добрые хозяйки стирают. Я разговаривал с сестрой Ульрика. У них вышла дождевая вода, и Ульрика послали с коромыслом и ведрами к реке… Больше его живым никто не видел. Вот так. Но кто же нас, пацанов, спрашивает? А мы больше взрослых знаем.
– Да, весьма любопытно, – тихо сказала Аделия. – Все жертвы шли к реке или были на берегу…
Кем невинно бежал рядом. Еще пару дней назад он был грозно вздут после дождей. Аделия наблюдала из крепостной башни, как бесновалась река. Теперь Кем вернулся в прежние берега и снова прикидывался паинькой.
Неужели никто прежде не обращал внимания на тот факт, что река прямо или косвенно присутствует в каждом убийстве? Это еще одно общее во всех преступлениях. Разумеется, замечали, подумала Аделия. Местный коронер не совсем уж дурак. Но внимания действительно не обращали, ибо смысл этого совпадения от всех ускользал. Для города Кем был всем: главной улицей, товарной артерией и даже прачечной. Деревья на его берегах поставляли топливо, материал на кровли и мебель. То, что дети исчезли поблизости от реки, никого не могло насторожить. В Кембридже вся жизнь вертелась вокруг воды!
Но с подсказки Ульфа Аделия вдруг осознала, что и Симон продолжил ряд «жертв Кема». Его могли убить как угодно, но утопили. Теперь в простое совпадение не верилось.
– Да-а, – протянула она в задумчивости, – река и впрямь во всем замешана…
Вечерело, и Кем стал еще оживленнее. В тех лодках, что плыли против садящегося солнца, лица людей едва угадывались. Те, кто после дневных трудов направлялся за город, приветствовали тех, кто возвращался с окрестных полей. Иногда, когда возникали заторы в движении, мужчины и женщины переругивались. Утки невозмутимо сновали между плоскодонками, лишь изредка заполошно перелетая. В камышах, громко гогоча, дрались лебеди.
– Вы думаете, что чудовище уволокло Гарольда и других на Вандлбери? – спросил Ульф.
– Нет. Такое дело не делается на юру.
Аделия отказалась от первоначальной мысли, что убийства были совершены на «чертовой горе». Уж очень открытое место. Укромных пещер там не имеется. Душегуб долго мучил детей, и ему нужно было какое-то уединенное место: подвал или дом в лесу. Чтобы можно было незаметно прийти и уйти и никто не услышал крики. Холм Вандлбери – место, конечно, тихое и отдаленное. Зато с вышины звук далеко разносится. Агония – дело шумное, а Ракшас вряд ли затыкал жертвам рот из страха быть услышанным. Это лишило бы его удовольствия.
– Нет, – решительно сказала Аделия, – он, может, и относил трупы на гору, но убивал в другом месте. Ты прав, Ульф: его берлога где-то у реки.
Мимо к центру города плыла большая лодка, на носу которой сидел на цепи ярмарочный медведь. Торговки, возвращавшиеся домой в плоскодонках с пустыми корзинами, прилежно заработали шестами, держась подальше от грозного зверя. Бродячие циркачи хохотали и пихали косолапого в бок, чтобы тот погромче ревел.
«Как же он приманивал детей? – думала Аделия, рассеянно наблюдая за суматохой на реке. – Конфетой? Иными посулами? Как-то не верится. Скорее, это был кто-то хорошо знакомый – авторитетный человек, вызывающий доверие».
Аделия встала, чтобы в слабеющем свете лучше всмотреться в того, кто проплывал близко от них.
– Кто это? Фигура знакомая.
Ульф прищурился.
– Брат Гилберт.
– И куда он, по-твоему, направляется?
– Везет хлебы отшельникам. В лесах выше по течению их на целый монастырь наберется. Святоавгустинцы их подкармливают. – Ульф презрительно фыркнул. – Бабушка отшельников за людей не считает. Говорит, грязные старые чучела. Господь сотворил человека для кучной жизни, чтоб один другому помогал, а эти зарылись в лес. Бабушка говорит, анахореты и есть самые нехристи!
Стало быть, не только монахини, но и монахи путешествуют вверх по течению, хлопоча об отшельниках.
– Но дело ведь к ночи, – сказала Аделия. – С какой стати плыть так поздно? Брат Гилберт явно не поспеет к последней службе!
Монастыри жили в едином ритме с каноническим расписанием молитв и служб. Да и кембриджским мирянам звон колоколов заменял часы. Били к заутрене – поднимались из постелей пекари и мясники. К обедне – работники шли в поле. К вечере – расходились по домам. Встречи и свидания назначались сразу после колокола к той или иной службе. И только ночью горожане могли немного позлорадствовать под своими перинами – колокола сзывали монахов и монахинь на ночную службу.
– Потому и плывет так поздно – чтоб не поспеть! – сказал Ульфе многозначительной миной на некрасивом личике. – Пока другие колени в молитве протирают, он ночь напролет продрыхнет на природе, под звездами. С утра немного порыбачит или поохотится, навестит приятеля-другого. Чем не жизнь?..
Ульф осекся и в плену новой мысли уставился на Аделию:
– Мы что, и брата Гилберта подозреваем?
Аделия мрачно кивнула:
– Почему бы и нет? Чужая душа – потемки.
Она в который раз подумала: дети есть дети. Если взрослый захочет, всегда обдурит. Даже сметливый и не по возрасту умудренный Ульф безоговорочно доверяет людям просто потому, что видит их каждый день.
