— А тут симпатично! — Голос у Лили был чуть хриплый, осевший на ветру. И мне как-то неприятно было, что она с этим голосом под свою Галю подделывается. — А это что, лебедка?
— Да, — говорю, — она самая.
— А это трюмы?
— А это трюма.
— Учти, мать, — говорит она Гале, — тут все произносится с ударением на «а». Боцмана, штурмана. А где же у вас кубрик?
Вот, не хватало только, чтоб я ее в кубрик повел, где бичи храпят в ящиках, свесив сапоги через бортик. А кто не спит, тот, значит, с корешом беседует на трехэтажном уровне, и ведь не спустится оттуда при дамах.
— Да что там, в кубрике? Эка невидаль.
Я уж спиной чувствовал: кто-то из капа выглядывает на такое диво. Так и есть, Шурка выполз, оповещает тех, кто внизу:
— Бичи, каких лошадей привели!
Ну, и те, конечно, тоже повыползали, человека три, тут уже не до сна.
— Ого! — сказала Лиля. — Какие тут красавцы плавают! Вот кого нужно в кино снимать.
— Правда, у вас лошади есть? — спросила Галя.
Мы с «маркони» чуть не упали.
— Мать, не срами меня. Лошади — это мы. Чувствуешь, какая галантность.
Галя вся вспыхнула, стала, как ее шапочка. А Лиле как будто все было нипочем, смотрела на бичей спокойно, улыбалась одними губами. Но я-то знал, как сильно она смущается, только виду не подает.
— Бичи, — объяснил 'маркони', — это у нас гости. Из этого… из судкома ВЛКСМ. Попрошу, товарищи моряки.
— А чего ж только двое? — спросил Шурка. — Нам бы весь судком.
Кто-то еще пропел кошачьим тенорком:
У ней — такая ма-аленькая грудь,
А губы — губы алые, как маки.
'Маркони' объяснил гостям:
— Это у нас традиционное приветствие, когда на борту появляются дамы.
— Мы так и поняли, — сказала Лиля.
Мы их быстренько повели в салон, по дороге — через люк — показали машинную шахту. Там полуголый Юрочка сидел на верстаке и чего-то напевал, хорошо, что слов было не слышно. «Маркони», однако, не задерживался:
— А сейчас мы вам покажем «голубятник». Всякое судно, с вашего разрешения, начинается с «голубятника».
Поднялись в ходовую. Старпом от нас отскочил как ошпаренный, удрал в штурманскую. Молодой еще он был, архангелогородец наш. «Маркони» его все-таки вытащил за руку:
— Прошу познакомиться. Старший помощник нашего капитана. Мастер лова и навигации, мой лучший друг и боевой товарищ.
Старпом упирался, как будто его на казнь вели, мычал чего-то насчет вахты. Гости с ним поздоровались за руку. Он сразу взмок, как мышь. «Маркони» его отпустил с Богом.
Из окон видна была вся палуба, с разинутыми трюмами. Бичи стояли в капе, пересмеивались. Гале вдруг захотелось перед ними пококетничать.
— А это штурвал? А можно покрутить?
Штурвал положен был влево и застопорен петлей.
— Нельзя, нельзя, — старпом закричал из штурманской.
— Почему нельзя, товарищ старший помощник? — спросил «маркони». Старпом не ответил, шелестел какими-то бумагами, как будто он что-то там вычисляет. — Можно, девочки, можно.
Откинул петлю, Галя стала к штурвалу, а он ее сзади облапил.
— Ой, какие ручки!..
— Это не ручки, это шпаги.
— Шпаги? Ой, как интересно! Те, которые у мушкетеров?
— Совершенно те же самые. А крутят их вот так, Галочка.
Крутил он ее, в основном, у бичей на виду. В общем, дела у них с «маркони» были в самом разгаре, а хохоту — вагон с тележкой.
— Получил мое письмо? — спросила Лиля.
— Да.
Мы отошли в угол рубки. В дверное окно видно было открытое море, зыбь с белыми гребнями шла на нас, как полки на штурм, и птицы носились косыми кругами.
— Сердишься, что я тогда не пришла?
— Нет.
— Что-то разговор у нас — «да», 'нет'…
А какой он еще мог быть? Я — в рокане, на нем чешуя налипла и ржавчина с бочек. Старпом бы меня вполне мог выставить из ходовой, и пришлось бы послушаться.
— Я понимаю, — она улыбнулась, — ты тут не на своей территории.
— Вроде этого.
— А вот это 'картушка', — «маркони» там объяснял. Чтобы поглядеть на эту картушку, Гале надо было перегнуться через штурвал, а ему — прижаться к ее щеке.
Галя его шлепнула по рукам.
— Вот так ты, значит, и живешь? — Лиля меня спросила. — На берегу я как-то все иначе себе представляла… В общем, я кое-что про тебя поняла. Кроме одного: как же получилось — ты с флота хотел уйти, а пошел в море?
— Это долго объяснять. Как-нибудь потом.
— Ну, зачем… Механизм твоих решений мне приблизительно ясен. Я даже, когда ты мне все это говорил, почему-то подумала, что будет как раз наоборот. — Говорила она со мной как-то свысока, мне что-то уныло сделалось. — Странный ты все-таки парень. Неглупый. 'С мечтой', как говорят. Почему все это тебя устраивает?
— Деньги добываю.
— Неправда, я знаю, как ты к ним относишься. Мы с тобой, кажется, три раза были в «Арктике»? Ты их тратил — не как обычно мужчина перед женщиной, когда хочет показать широкую натуру. А как будто они тебе карман жгут, и ты от них хочешь скорее освободиться.
— Может, мне просто интересно. Хочу что-то главное узнать о людях.
— Ты еще не все про эту жизнь знаешь?
Я пожал плечами:
— Про себя — и то не знаю.
— Скажи мне, ведь ты мог бы в торговый перейти? Если ты так любишь плавать. Там же все-таки лучше. Рейсы — короткие, заходы в иностранные порты. Увидел бы весь мир.
— Шмоток бы понавез…
— И это неплохо. Но главное — мир повидать.
— Да я ходил с ними в один рейс, до Рейкьявика. С боцманом поругался. Больше они меня не взяли.
— Из-за чего же вы поругались?
— Не помню. Характерами не сошлись. Взглядами на жизнь.
— Но ты же мог на другое судно попроситься. Где боцман получше характером.
— Он-то получше, да штурман какой-нибудь похуже. Или еще кто-нибудь.
— А нельзя с ними как-нибудь ладить? Просто не замечать и все. Ну, вот этот боцман, что вы поругались, — какое тебе дело до его взглядов?
