остался сидеть под фальшбортом, только ноги поджал, чтоб не отдавили.
— Алексеич, — позвал «дед». — Сведи человека в салон. Вишь, он мослы не волочит.
Шотландец улыбнулся мне — как-то виновато, замученно. Лицо у него было как мел. Поднял руку — всю в крови, содранная кожа висела клочьями. Что-то сказал мне, я не понял. Что я там по-английски знаю?
— Хелло! Плиз ин салон.
Он помотал головой: нет, не пойдет никуда. Волна его залила по пояс, он в ней пополоскал руку и показал мне — самое лучшее лечение. Ну что с ним сделаешь?
— Да пусть сидит, — сказал дрифтер.
Второй еще как-то благополучно прошел, а с третьим пришлось-таки поуродоваться. Он сам два раза прыгал на борт и срывался, пока его дрифтер не поймал за локоть. Так он его и кинул, за локоть, лицом в палубу. Мы с Аликом растормошили шотландца, подтащили к фальшборту, усадили с тем, первым, рядышком. Понемногу он очухался, стал помогать ребятам.
Последним тащили ихнего кепа. Он маленький был и цепкий, как обезьяна. И смелый. Как подвели плотик, он весь подобрался, выждал волну и прыгнул. Просто снайперский был прыжок — руками и животом на планшир.
Он бы, пожалуй, и через планшир сам перелез, да Васька Буров ему помог некстати — схватил за штаны сзади и перевалил головой книзу. Как-то не учли, что кеп. Васька потом вспоминал:
— Не склеилась у меня на флоте карьера. Голова-то лысая, а до боцмана так и не дослужился. Но есть достижения, бичи: кепа за кормовой свес держал! Правда, не нашего, шотландского…
Кеп привел себя в божеский вид и подал знак рукою: все, мол, никого не осталось. Дрифтер вытащил нож — обрезать концы.
Кеп что-то сказал своим. Они встали, держась друг за друга, глядели на свою 'Герл Пегги'. Она уже отплывала от нас. Прожектор иногда ее ловил и снова упускал. Кеп расстегнул капюшон, откинул на спину. Голова у него была лысейшая, как шар. Как у нашего кепа. И все они тоже откинули капюшоны, постояли молча, крестились.
— 'Герл Пегги' — карашо? — дрифтер спросил жалостно.
Кеп-шотландец кивнул и снова перекрестился.
Потом пошел в салон. Сам, никто его не повел. Он наши СРТ знал, знал, поди, где что находится. Остальные шотландцы за ним. Самого первого, который на ногах едва держался, двое тащили под локти.
Я поглядел — 'Герл Пегги' уже пропала из виду. Только гудок еще доносился прерывисто. Это они нарочно оставили, чтоб никто на нее в темноте не навалился. Как будто живая тварь жаловалась на свою погибель.
В салоне, конечно, все наши набились — стояли в дверях, жались по переборкам. Шотландцы сидели все в ряд, на одной лавке — с красными лицами, такими же, как у нас, только вот глаза были другие. И чем- то у всех одинаковые — хотя кто помоложе был, а кто постарше, а кеп так совсем пожилой, лет за полста наверняка. Я даже сказать вам не берусь, что у них было в глазах. Как у молочных телят, когда у них еще пленка голубая не сошла. Как будто они чего-то не знали и не хотели даже знать. Прожитой жизни не чувствовалось. Как говорил наш старпом из Волоколамска — правда, про норвежцев: 'Лица их не облагорожены страданием'.
Кандей с «юношей» обносили их мисками с борщом. Они улыбались, кивали, но есть не спешили — показывали на своего раненого. Кто-то уже за третьим штурманом сбегал, и он из рубки приволок свою наволочку.
— Волосан ты, — сказал Васька Буров. — На кой ты всю наволочку тащил? Чем ты его лечить будешь, зеленкой? Так и принес бы в пузырьке, с этикеточкой, оно и красиво.
Раненый шотландец взял пузырек, разглядел этикетку и кивнул. Третий ему стал прижигать руку ваткой, а они все внимательно смотрели. Тот морщился, вскрикивал, но — как будто даже понарошку.
— Оу! Ау! Ой-ой-ой! — и улыбался.
Третий ему кое-как намотал бинтов, и он, конечно, всем показал, какая прекрасная бинтовка, какая толстая, сенкью вэри мач.
Тогда они стали есть. Совсем как и мы, штормовали миски у груди. Только раненый не мог, его товарищ кормил из своей миски. А тот дурачился набрасывался всей пастью на ложку, и нам подмигивал, и языком цокал, — оу, вкуснотища какая, только мало ему достается, жадничает, мол, кореш, себе ложку полнее набирает.
Димка чего-то сказал ихнему кепу. Тот слушал его, наклонив голову, потом ответил — длинно-длинно. Димка уже с середины руками стал отмахиваться: не понял.
— Такой английский — первый раз слышу.
Шурка сообразил:
— 'Маркони' надо позвать. Уж он-то с ихним «маркони» как-нибудь договорится.
Побежали за «маркони». А мы пока глядели на них и улыбались. Что еще прикажете делать?
'Маркони' пришел — уж заранее красный. А как его вытолкнули к шотландцам, он совсем вспотел, как мышь.
— Кто у них радист? — спросил. — Ху из «маркони»? Радист у них этот маленький оказался, раненый.
— А! — сказал «маркони». — Так это ты мне, подлец, радиограммку отбил: 'Иван, собирай комсомольское собрание'?!!
Тот закивал радостно, попробовал даже отбить рукой на столе. И тут они оба затараторили. На таком английском, что Димка только плечами пожимал. У того какой-то там шотландский акцент, а у нашего вообще никакого акцента, он прямо так и молол, как пишется: «оур», 'тиме', «саве». Кеп-шотландец что-то спросил у своего «маркони», тот «перевел» нашему.
— Чо он там? — спросил Шурка.
— Спрашивают, что у нас тут происходит. Он так понял, что мы сами терпим бедствие.
— Глупости, — сказал Шурка. — Ты ему ответь: мы этого терпеть не можем.
— А «SOS» тогда кто давал?
— Другой там какой-то «сосал», не из нашего даже отряда. А мы, значит, тренируемся в спасательных работах.
— Они что, дураки? — спросил «маркони». — Они ж воду видели в шахте.
— Ну, правильно, — сказал Шурка. — Налили через кингстон. Теперь откачиваем. Как же еще тренироваться?
— Все им знать обязательно? — спросил Васька. — И так они страху натерпелись.
Шотландцы слушали, даже есть перестали. «Маркони» им перевел, как мы просили. Они переглянулись между собою, и кеп что-то спросил, улыбаясь. Долго что-то говорил, а «маркони» ихний втолковывал нашему.
— Спрашивает, почему не взяли на буксир. Если все у нас так хорошо. Так вроде? Ну да могли бы, говорит, потренироваться в буксирной практике в штормовых условиях. Я вам говорю, врать не стоит, все понимают, черти.
— Скажи ему, — попросил Шурка, — у нас по программе воду откачивать. И леерное сообщение. А буксировка — это в следующее занятие.
'Маркони' им сказал. Кеп ихний послушал, покивал, потом встал, потянулся через стол и пожал ему руку.
— Как сказать? Ви — моряки! «Маркони» совсем от смущения взмок.
— Да ну их к бесу. И в рубку мне пора.
Другие тоже вскочили, потянулись к нам. Мне этот пожал, длинный, которому я конец бросал. Он, оказывается, совсем юный был парнишка, с пушком на губе — наверно, и не брился еще ни разу. Запомнил он меня все-таки, разглядел под прожектором — изображал теперь наглядно, как все было.
Старпом явился — с приглашением от нашего кепа шотландскому: расположиться в его каюте. Сам он, к сожалению, прийти не может: занят на мостике. Шотландец поблагодарил и отказался.
— Я, — говорит, — очень уважаю вашего капитана и благодарю за оказанное спасение, но я знаю,
