– Я тебя предупреждаю. А то ты после расстраиваешься, а я злюсь.
– Я поехал.
– Счастливого пути.
Задние сидения в автобусе устранены – дабы палестинским борцам за национальную независимость труднее бомбы стало подкла-дывать. А остальные сидения – засижены пассажирами. Трясись, Витя, сзади, как в России трясся: смотри в пол, или закрой глаза – тогда возникает полное совпадение и приведет к воспоминаниям... Но ехали мы за переменою ощущений?! Тогда гляди; на всех мужах зеленые вздутые куртки с капюшонами-колпаками – военная одежда. Кто в части спер, кто купил – красиво и удобно. И на мне такая же куртка. И мы похожи друг на друга – наглым смуглым покоем лиц, джинсами в обтяжку, сорочками, раскрытыми до средостения. Скажи мне, Витя, ты кто такой? Авигдор Бен-Арье, старший рядовой в запасе, личный номер: раз-два-три-четыре-пять, вышел Витя погулять.
А в окне – провал, в нем же огненный хлест и мигание: Иерусалим, Иерусалим избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает детей своих под крылья, и вы не захотели! Се, оставляется вам дом ваш пуст. Невиданый плакатик висит над головою: «На вашем тампоне грибки и бациллы! Лишь только «Нимфон» гарантийно стерилен!» Надо будет Версте сказать, чтобы она себя ничем бацильным не тампонировала.
8
Мы поехали в Ялту – где растет золотой виноград, где цикады звенят по ночам...
Аккорд, – переход на иной вариант гитарного боя. Бьет по струнам Гриша-певец из ресторана «Парк».
О, Ялта, красавица-Ялта! Где хребты и отроги твои начинаются, Крым, по шоссейной дороге летел комфортабельный «ЗИМ»... О Ялта, где цветет золотой виноград, красавица-Ялта, где цикады звенят по ночам!
За курорт, за междузавтракообеденный шашлык из квадратного корыта с ножками на распорках, – точно в таком я перемыл в мазуте миллион тронутых коррозией частиц автоматика «Узи»: слыхали? стреляли? – за трикотажные плавки с белою опояскою да с рыбкою золотою на бедре, за японское полотенце из синтетической махры с люрексом, за винишко березка из бочек с утра до вечера, за – дождались! – море с шести утра до полудня, за опять-таки – море с половины пятого до половины восьмого пополудни, за курзал, где стоит на постаменте в три обхвата шестилетний Лукич в натуральную величину, покрашенный медянкой, –
конец первой песни –
припев:
так за все за это, за отдых, блядь, отдых! неужто не постараться подкопить к отпуску? Если с семьей, то ничего нет страшного: жена твоя подобреет, подзагорит, попка и сиськи у ней укрепятся, – можно, значит, и жене засадить.
А если ты одинокий или одинокая, в смысле – сам или сама едешь, так! – не стыдись, дорогой, своего ундинизма: приблизительно двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.
Тебя не осудит самый последний подлец – поймет тебя даже на ночном песке, на известной по литературе молодой супруге ядерного физика-импотента, между двумя скульпторами из Москвы, под лейтенантом с подлодки, в одурелой от стыда ручке преподавательницы средней школы Ленинграда, – как рада она, что сделала маникюр! – не осудит последний подлец лунный подтек из ротикового уголка студентки из холодного города Новосибирска, –
конец второй песни –
припев:
двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.
А кто ж не захочет уехать в курорт – навсегда?
Что не натворишь, как не потрудишься за Вечный Курорт, чем только не рискнешь, во что только не влезешь? Да разве ж Иисус пошел бы на крест, кабы не знал, что воскреснет? Любое временное страдание – за Вечный Курорт! Все-все будем говорить правду, не убоимся кесаря, превратим воду в березку – и гвозди прибьют нас ко кресту без наркоза, и придут к нашей гробнице печальные Маши (и Вани!), и спросят: – А где ж Он?
– А Он очистился страданием от тридцатитрехлетнего стука на партсобраниях.
– Да ну?!
– Вот вам и «ну». Очистился и вознесся на Вечный Курорт. Пойдите и возвестите.
И они – Маши и Вани – пойдут и возвестят, что вознеслись мы во Вечную Ялту, Вечное Цхалтубо, Вечный Судак.
Я был уверен, что этим летом увижу город на цветущем берегу. И вдруг увидел, залитый светом, цветущий город – мою мечту. Ялта, где растет золотой виноград, где цикады звенят по ночам...
А здесь нас нет.
А – здесь – нас – нет.
А-а зде-есь на-ас не-ет.
Конец третьей песни.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Верста сидела такая злая, что я даже разговор переменить боялся. Обещал не говорить об умном?! Но кто ж его знал, что у нее в гостях – психиатр Старчевский Муля-Эммануил. Неужто, Верста, маленькая моя, запретишь ты мне наплевать душепроходцу в умное лицо?..
– Я с вами, Виктор, совершенно согласен: колоссальная безалаберщина, страшный бюрократизм... Тем не менее... Я вам говорил, Таечка (Верстаечка?), как мне мои коллеги предсказывали, что я буду в Израиле камни таскать? Ну, я уже имел кое-какие данные о здешних... штуках в психиатрии. Фрейдизм, разговорчики...
– Муля, – сказала свирепая Верста, – голова у меня не проходит. Оптальгин жрешь-жрешь и хоть бы х...
Старчевский внимательно повеселел.
– Хны.
– Если вы всерьез, – то оптальгин принимать не стоит, он изменяет состав крови: по новым данным. Я забегу к вам на днях – померяю давление. Или зайдите ко мне в клинику...
А домой вы меня не зовете, Муля?
– Вы правда так думаете, Тая (Верста – я?)!? как будто вы у нас никогда не были... В клинике – если хотите – я вас более-менее капитально исследую. Но по-моему вы тут с Виктором упорно вдаряете по бутылке, отсюда и голова дает о себе знать.
– Я не пью. Спаиваю. Пользуюсь одиночеством... как вы говорите? Таи?
– Что вы такой сердитый, Виктор? Хотите, я и вас обследую... Я пару месяцев назад был у вас в стольном граде Иерусалиме и видел... Аннушку, Славину подругу. Произвела на меня очень тяжелое впечатление. Страшно, страшно изменилась. Я ее приглашал домой, предлагал посмотреть – что с ней такое... Так, не в лоб, а интересовался, как ее самочувствие... Вы ее видите, Виктор?
– Примерно через день.
– И как она, по-вашему?
– По всякому.
– А Славу вы знали? По Москве... Я имею в виду, Славу Плотникова?
– Мало.
– Да... Я с ним время от времени переписываюсь – он занят необычайно. Там тоже идет неприятная грызня... Первых мест на всех не хватает. Но он, все же, в Лондоне, а основная масса демократов в Париже, в Штатах...
Верста – складная линеечка – распрямилась рывками и чухнула на кухню: лучше выпить кофея, чем не выпить ничего.
