Душа от его низкого гула обмирала. Я думала, мы все умрем там, под этой грозой. Я лежала на спине, а дети наваливались сверху, буквально вдавливаясь в меня от страха, и старались подлезть мне под руки, чтобы спастись от грозы. А я смотрела широко раскрытыми глазами на небо и горы и думала: какое счастье, что я снова вижу эту красоту. Как мне не хватало моих гор все эти годы. Я словно очнулась. Зачем я мучила себя столько лет разлукой? Хорошо, как хорошо умереть дома.
Смеркалось. Наверное, мы стали потихоньку замерзать, но из обморочного небытия меня вывело грохотанье на дороге. В клубах холодной пыли к нам приближалась колонна из пяти грузовиков. Мы отползли от греха подальше и приникли к земле, как дикие звери.
Дребезжание моторов покрыл лютый, тоже звериный вой и стон. В открытых кузовах стояли, сидели на мешках и тюках, мотались на кочках из стороны в сторону, рыдали и кричали, прижимая к себе детей, ингуши. Их жуткий вой надрывал сердце. Куда везут этих несчастных, оторвав от теплых домов, от любимой земли? Впреисподнюю. Туда, куда они гнали когда-то терцев, а те в свою очередь сгоняли еще кого-то. Может, лезгин или черкесов. Неужели эта благословенная земля действительно умывается кровью?
Несчастные страдальцы скрылись из вида, а горькое горе просы?палось кукурузным зерном на дорогу.
Но это чужое непосильное горе придало мне сил. Я поднялась сначала на четвереньки, потом встала, держась за девочек, и мы побрели дальше. Плелись почти полночи, качаясь, как былинки на ветру, хотя быстрым шагом ходу было часа два-три, не больше. Или это в юности путь короче и веселее?
Когда показалась околица, уже светало. За двадцать с лишним лет станица, вернее какой-то там Юрт, сильно разрослась, но главная улица осталась на месте. Было пустынно, выли собаки, мычали недоеные коровы, бесхозные козы разбрелись по бесхозным теперь огородам и объедали оставшуюся ботву. Индюки с курами нахально крутили головами в темных проемах распахнутых дверей и с любопытством заглядывали в недоступные раньше хозяйские курятники.
Вот и наше крыльцо, я узнала его по изразцам с петухами. Ворота открыты нараспашку. Во дворе все перестроено на ингушский лад. На него выходили теперь две новые пристройки с широкими боковыми галереями. Двери сараев тоже распахнуты. По земле раскиданы котлы, просыпана кукуруза.
Красивая гнедая лошадь, сиротливо переминающаяся у коновязи, шарахнулась от нас, задрожав всем телом. Вее больших карих глазах стояли слезы. Что она видела? Чувствовала ли, что простилась с хозяевами навсегда?
За сараями я вдруг заметила разросшееся негной-дерево и бросилась к нему через сад. Упала на колени, обняла его руками, прижалась щекой к холодной, шершавой коре. Целовала жарко. Я вернулась домой. В отчий дом. Где больше четверти века назад жили моя бабка и дядя Осип Абрамович, где красивая и смешливая Евдокия перебирала свои платки в сундуке с приданым, где я пела им прочувственный романс о левкоях. И где мы с мамой зарыли нашу шуструю бабушку после революционного ингушского налета.
Нацеловавшись вволю, я вернулась во двор дома; девочки жались на крыльце и тихо поскуливали. Мы вошли, я гладила стены и невесть как сохранившуюся печь, которую сложил еще мой дед.
В большой комнате стоял стол, накрытый белой скатертью, на пять приборов, едва запачканных пищей. Посередине валялся перевернутый хрустальный графин, из него вытекла темно-красная жидкость, расцвела на скатерти красным цветком, загустела кровавой лужицей на полу. Красивый резной буфет у стены поражал роскошью выделки и содержимого – фарфоровой посудой, бокалами из хрусталя с золотыми баронскими вензелями.
Потом я узнала, что это был дом родни районного прокурора. А все эти хорошие, дорогие вещи он конфисковал у всякого рода подозреваемых.
Во дворе вдруг закудахтали беспризорные курицы. Вокне промелькнул силуэт. Я выглянула и увидела, что от новых пристроек к сараю крадутся какие-то парни. Они наверняка пришли со стороны сада, ведь калитку у ворот я закрыла на засов.
Обернувшись, я сделала детям знак молчать и спрятаться под стол. Привыкшие за это время таиться, девочки шмыгнули под скатерть, а я, подхватив у печки рогач, распахнула дверь и бросилась к калитке. Привлеченные шумом, незнакомцы оглянулись и кинулись за мной, их оказалось много, человек десять молодых парней. Я выскочила на главную улицу и побежала, как птица, уводя врага подальше от своих птенцов.
С боковой улицы мне навстречу, словно получив условный сигнал, выехал конный разъезд. При виде всадников преследователи повернули обратно и сами бросились бежать, военные поскакали вслед.
Через пару минут, когда я уже стояла у калитки, разъезд вернулся.
– Вы кто такая будете, гражданочка?
– Я узнала на базаре, что нужны люди для подготовки села к приезду новых жителей…
– А чего самоходом? У нас же контора по вербовке в городе.
– Детям негде было ночевать, – развела я руками и позвала: – Девочки!
На порог робко вышли мои дети.
– Ого, какой выводок! – присвистнул патрульный. – Ладно, пакуй в доме все ценные вещи. Вон, видишь, у ворот ящики сложены. Посуду, картины. Постельное белье и одеяла выноси в тюках к воротам отдельно. Да, мешки с зерном и остальную провизию из сараев тоже, нам надо военный транспорт кормежкой обеспечить. Кобеду будет грузовик, всё заберет. Закончишь, приходи в штаб у мельницы, получишь новое задание. Считай, ты на работу принята.
– А эти не вернутся? – боязливо кивнула я в сторону убежавших парней.
– Не, это беспризорники ульи выбирали. Мы их до реки шуганули.
День прошел в суматохе сборов чужого скарба. Вечером мы поймали трех ничейных куриц. Двух пеструшек оставили ночевать в сенях, одной я, закрыв от ужаса глаза, отрубила голову и, также зажмурившись, общипала. Несмотря на то что меня теперь тошнило от вида крови, руки помнили, как все делать. Я сварила из пойманной пеструшки густую, ароматную похлебку, но сама так и не смогла съесть ни ложки. Все время вспоминала, как мне на руки хлынула теплая куриная кровь.
Ночью мы остались в пустом доме. Из прокурорского добра нам перепали только панцирная кровать, грубый стол с кухни и лавка. Всю остальную мебель забрали в штаб.
Только мы сели ужинать, как мне почудилось, что наверху, под крышей, кто-то скребется. Нас в штабе предупредили, чтобы мы были настороже. Ингуши, которым удалось сбежать в горы, могут вернуться за вещами или скотом, а может, чтобы просто отомстить. Накануне ночью они зарезали двух часовых у мельницы.
Услышав шуршание на чердаке, мы в страхе переглянулись. Девочки бросили есть и изготовились сигануть под стол. Я бы тоже с радостью последовала за ними, но приходилось быть взрослой.
Я взяла керосиновую лампу, посветила наверх и вдруг увидела на потолке ряд дырочек, а вокруг них бурые пятна. Шуршание повторилось. Ничего не оставалось, как взять лестницу в сенях и приставить ее к балке, где был ход на чердак.
Девочки молча столпились вокруг и ухватились за лестницу, я полезла наверх, с трудом откинула щеколду на рассохшейся дверце и, затаив дыхание, заглянула внутрь.
Ничего не было видно, я осторожно протянула руку, пошарила в темноте и ощутила, что весь пол устлан соломой, перемешанной с кукурузой. Это была хорошая новость: у нас есть еда. Осмелев, я взгромоздилась на последнюю ступеньку лестницы и высоко подняла над собой лампу.
Из глубины чердака на меня смотрели два огромных сияющих глаза. Я взвизгнула, убийца или шайтан заскулил в ответ. Я, едва не выронив лампу, вгляделась и увидела силуэт огромной белой кавказской овчарки. Она тихо поскуливала и старалась подползти поближе к дверце.
«Как она туда попала? Ингуши никогда собак в доме не держат. Для мусульманина это
