— Ты давеча про завод так просто? Или… — спросил его за ужином отец.
— А что? — спросил Петр.
— Ну-у, — почему-то немного смущаясь, сказал Батурин-старший, — если тебе всерьез интересно, приходи завтра после школы к проходной. Я тебя встречу.
— Чего он там на заводе не видел? — вдруг сердито спросила Мария Ивановна. — Ему учиться надо. Вон Витя Пискарев…
— Мам, — мрачно сказал Петр, — ты мне лучше про этого Витю не говори. А то ему еще попадет.
— А ты что? А ты что? — зачастила Мария Ивановна. — От кого это ему уже попало? Не от тебя ли? Ах! — она всплеснула руками. — И верно, Софья Аристарховна жаловалась: Витю кто-то побил. Ты, что ли?
«Час от часу не легче, — подумал Петр, увертываясь от нависшего над ним подзатыльника. — Опять меня леший за язык тянет».
— Мам, — взмолился Петр, уходя от прямого ответа, — ну, что ты меня все шпыняешь и шпыняешь. Так я совсем озвереть могу.
Тут в разговор вступил Батурин-папа.
— И верно, Маша, — сказал он успокаивающе, — сама говорила, что лупить ребенка не надо.
— Ах, не надо? — в сердцах сказала Мария Ивановна, но руку все же опустила. — Не надо?! А что же я с ним поделать могу, если он… А ты не помогаешь. Только и знаешь свой футбол да рыбалку…
Степан Александрович насупился, и Мария Ивановна поспешила добавить, что ну да, да, конечно, кроме рыбалки да футбола, еще есть завод.
— Ну, тебе, понятно, завод, что дом родной, — сказала она. — А ему-то зачем твой завод? Неужто, как ты, всю жизнь ишачить?
И вдруг! Вдруг спокойный и выдержанный Степан Александрович хватил кулаком по столу со всей силы. С чайника свалилась крышка, блюдечко с вареньем шлепнулось на пол и разбилось, зазвенели, подпрыгнули чашки. Подпрыгнул и Петр.
— Какие слова говоришь, Мария! — крикнул Батурин-старший. — Я не батрак, чтобы… ишачить! Я рабочий! Понимаешь? Рабочий!
Мария Ивановна села на стул.
— Ты извини, Маша, — сразу остыв, сказал Степан Александрович. — Но ведь обидно же.
— Да я что, — виновато сказала Мария Ивановна. — Да я разве что? Я ведь ему добра желаю.
— Пусть сам выбирает, — сказал Степан Александрович миролюбиво. — Не маленький.
— Я думала, уж если ученым не будет, так может этим… скульптором станет, — сказала Мария Ивановна с горечью.
— Н-ну, — добродушно сказал отец. — На это особый талант нужен.
Петр молчал. И разные мысли — веселые и грустные, умные и так себе, не очень — скакали в его голове.
— Так придешь к проходной? — спросил Степан Александрович.
— Ага, — сказал Петр и покосился на мать.
Она махнула рукой.
— Только чего он там не видел? Станки, что ли?
— Людей, — сказал Степан Александрович твердо, — которые работают, а не ишачат… И между прочим, станки тоже.
— Пусть идет, — сдалась Мария Ивановна. — Только смотри, если опять двойки будешь получать, я тебе пропишу! И тебе тоже, — она ткнула пальцем в грудь Батурина-старшего и, непримиренная, ушла на кухню.
Батурин-старший подмигнул Батурину-младшему.
— Строгая у нас мать, — сказал он.
— Ага, — сказал Петр. — Бать, а ты не знаешь, где можно движок достать?
— Какой движок?
— Для лодки. Мотор какой-никакой.
Степан Александрович подумал.
— Н-нет, не знаю, — сказал он. — А зачем тебе? Секрет?
— Ага, — сказал Петр.
Глава VII
На следующее утро Батурин перехватил Кешку Фикуса неподалеку от школы.
— Ты вот что, — сказал Батурин Кешке. — Ты значит… того…
— Ага, — сказал Фикус. — …этого. Понял.
— Ну, раз, понял, значит… смотри…
— Да брось ты, — дружелюбно сказал Кешка и засмеялся. — Что я, маленький?! — и, посвистывая, побежал в школу.
В коридоре у окна стоял Витенька Пискарев и разглядывал в стекле свое отражение.
«Ох, — сказал про себя Батурин. — И с этим еще отношения выяснять». Ноги понесли его мимо Вити, но Петр мужественно пересилил себя.
— Здорово! — очень бодро сказал он.
Витя повернул к Батурину свой все еще распухший нос и сморщился, словно разжевал клюкву.
— Даже и здороваться с тобой не желаю, — сказал он. Батурин сокрушенно махнул рукой и пошел в класс. Выяснять отношения ему уже не хотелось.
А когда в классе он увидел Наташу Орликову, сердце у него стало съеживаться и съеживалось до тех пор, пока не превратилось в горошину и не покатилось куда-то вниз.
В перемену к П. Батурину, уныло стоявшему у окна в коридоре, подошел Осипваныч и протянул ему конверт:
— Это вам.
— Мне? — удивился Петр. — От кого? Откуда?
— Стоит ли задавать столько ненужных вопросов? — спросил Осипваныч. И ушел.
Батурин зажмурился и с треском распечатал конверт. В нем был листок, на котором печатными буквами было написано:
«Батурину П. Лично. Секретно. Аллюр + + +». И больше ничего там не было. Листок был чист и бел, как сметана.
«Шуточки, — обескураженно подумал Батурин, — дурацкие шуточки. Но при чем здесь Осипваныч?»
Конечно, на уроке Петру было не до урока. И когда Римма Васильевна вызвала его, он хмуро сказал:
— Я не учил.
— Ах, Батурин, Батурин, — грустно сказала Римма Васильевна.
Все уселись поудобнее, ожидая очередного выступления Батурина по поводу бесполезности и ненужности художественной литературы, а Галка Перевалова уже зловеще зашипела, но Петр вдруг потупил голову и тихо сказал:
— Не сердитесь, Римма Васильевна, я к следующему разу обязательно выучу.
— Ох! — сказала Тася Бублянская.
— Правда, Петя? — обрадованно спросила Римма Васильевна.
Петр молча кивнул.
— Что это с ним? — озабоченно спросил Жорка Чижиков.
На переменке к Петру подошла Наташа.
— Мне надо с тобой серьезно поговорить, — сказала она немного смущенно.
— О чем? — сурово спросил Батурин, а сердце… Впрочем, что сердце? Сами знаете, как бывает.
