лишь слова, которые далеко не в полной мере отражали увиденное, да и сам бродяга, признаться, плохо понял, чему именно стал свидетелем.
Китаец двигался спокойно, с удивительным изяществом и неспешностью, словно на прогулке в парке, в то время как все участники этого злобного нападения совершали резкие, неуклюжие, дерганые движения, и именно по контрасту с ними бросалась в глаза легкость и плавность его непринужденных шагов. «Быки» замечали этого спокойно идущего человека, когда он оказывался в футе от них, но едва успевали замахнуться дубинкой, как оказывались на земле с разбитыми лицами и переломанными конечностями. Впечатление было такое, словно он небрежно отмахивался от них, как от назойливых мух, совершая руками и ногами замысловатые, но не стоившие ему никаких усилий пассы, а порой, похоже, даже зависая в воздухе. И только когда он уже оказался на противоположном краю двора и двое преградивших ему путь наемников взялись за револьверы, произошло нечто ужасное и невероятное.
Неуловимым, плавным движением китаец выхватил из ножен меч, выписал им в воздухе петлю (отблески пламени сверкнули на клинке) – и головы обоих «быков» практически одновременно упали на землю, как спелые дыни.
Китаец побежал. Превратился в расплывчатую тень. Исчез.
Когда громилы увидели, какой след оставил он после себя, весь боевой дух вышел из этих «быков», как вода из дырявого бурдюка.
Пока налетчики занимались своими мертвецами, те из бродяг, которые еще волочили ноги, расползлись кто куда, унося свои узлы и обрывочные воспоминания о кошмаре, свидетелями которого они стали, – об истории, которой по прошествии времени, главным образом благодаря Денверу Бобу, суждено было стать преданием всего племени железнодорожных бродяг, легендой о человеке с мечом, спасшем лагерь в Юме.
Что же до пострадавшей стороны, то к утру следующего дня, после оценки случившегося, были отданы все необходимые распоряжения и начались поиски смертельно опасного китайца.
Зажегшиеся яркие электрические огни подчеркнули протяженность бульвара и высветили суетливый карнавал большой улицы, оживленную толчею возле театров, баров, выставочных залов и особенно возле последней городской сенсации – пятицентовых салонов кинетоскопов, открывшихся по обе стороны Бродвея. Тут же сновали продавцы дешевых товаров; точильщики ножей высекали искры, вращая точильные камни; бряцали колокольчики на тележках старьевщиков; прогуливающаяся публика угощалась с лотков печеными яблоками, горячими сдобными булочками, приготовленными на пару моллюсками. Привлекательные молодые девушки предлагали початки горячей кукурузы – тут уж Иннес не устоял.
Одни завлекали публику, дуя в дудки, другие расхаживали, зажатые как сэндвичи, между большими рекламными плакатами, но в большинстве своем торговцы и зазывалы полагались на мощь своих легких.
Электрические трамваи со звоном двигались среди моря экипажей, пугая еще не привыкших к этому современному, доступному и удобному виду транспорта лошадей. Двухэтажные омнибусы везли туристов, искавших впечатлений в лабиринте городских улиц, где за каждым поворотом поджидало что-то интересное. А какое удивительное разнообразие человеческих типов! Цыгане в беретах и ярких шейных платках, шулеры и мошенники, ищущие возможности опустошить карманы простофиль, местные громилы, фланирующие в полосатых свитерах и широкополых шляпах. Прихорашивавшиеся щеголи в костюмах из шотландки, жемчужно-серых котелках и гетрах в тон прогуливались под руку с кокетливыми красотками, незанятые проститутки угощались джином или пивом, патрульные копы-ирландцы постукивали дубинками о тротуар. Призывно грохотали барабаны Армии спасения. Сутенеры, пьянчужки, мальчишки-газетчики, уличные фокусники, торгующие сигарами китайцы… кого здесь только не было!
– Можешь представить себе, Артур? – восторженно воскликнул Иннес. – Десять часов вечера, а улицы полны жизни! Видел ли ты что-нибудь подобное?
Дойл посмотрел на Иннеса, глазеющего на этот парад, ощутив прилив покровительственной любви к чудесному простодушию и оптимизму брата. Вправе ли он подвергать эти дивные качества испытанию, увлекая молодого человека дальше по тому опасному пути, на который ступил сам? До сих пор он и словом не обмолвился Иннесу о Джеке Спарксе или о том, что им довелось изведать вместе, даже после того, как Джек вновь объявился на корабле. Правильно ли подвергать Иннеса риску, к которому Джек относился как к рутине? Более того, имея серьезные обязательства, семейные и профессиональные, Дойл не мог не задуматься о том, имеет ли на это право он сам.
Спаркс, холодный и безучастный, сидел на козлах; присматриваясь к его лицу, Дойл гадал, в своем ли его друг уме. Серьезные опасения на сей счет возникали у него еще десять лет назад, в связи с присущими Джеку навязчивыми идеями, резкими перепадами настроения, пристрастием к наркотикам. Можно только догадываться, какие ужасы пришлось пережить ему с тех пор; может быть, теперь он уже и вовсе обезумел. Можно ли ему доверять?
– Это ведь не самый прямой путь к гостинице, а, Артур? – между делом спросил Иннес.
Было еще не поздно распахнуть дверцу и избавить Иннеса от Джека Спаркса и всего, что с ним связано. Дойл представил себе жену с мирно сложенными на коленях руками, и тут почему-то в памяти всплыло лицо другой женщины: актрисы Эйлин Темпл. Должно быть, ее образ навеяли огни бродвейских театров. Он знал, что, оставив его после их короткого романа, Эйлин, в поисках успеха и славы, отправилась в этот город, и, как бы то ни было, за все прошедшие годы ему так и не удалось забыть ее яркую красоту и проведенное с нею время.
«Нам всегда хочется от жизни гораздо больше, чем мы можем получить».
Кто знает, вдруг она сейчас здесь, в этом городе, на этой улице, выступает сегодня в одном из заведений, мимо которых они сейчас проезжают, или просто прямо сейчас проходит мимо в этой многолюдной толпе? Он присмотрелся к лицам прохожих в тайной надежде ее увидеть: после стольких лет семейной жизни мысль о возможной встрече с Эйлин казалась запретной и возбуждающей.
Да. Он будет помнить ее лицо до своего последнего вздоха.
Потом материализовалась третья фигура. Королева Виктория. Старомодно одетая. Внушающая бесконечную преданность. В его сознании эхом прозвучала данная им и навеки связавшая его клятва. Он всегда был готов выполнить любой приказ, и королева знала это, хотя никогда не злоупотребляла своим влиянием.
Подумав о ней, Дойл вспомнил, что она всегда неколебимо верила в Джека, ее самого доверенного тайного агента, отважно служившего ей верой и правдой. Человека, который был ему столь близким другом…
И тут Артур понял, в чем корень его гнева: он чувствовал себя обманутым! Возвращение Джека в его жизнь оказалось не тем, что виделось ему в мечтах все эти годы: оно состоялось, но вместо старого друга явился совсем иной человек, лишивший его радости истинного воссоединения. Правда, столь однозначно судить о том, осталось ли в мрачном призраке, который правит сейчас экипажем, хоть что-то от прежнего Спаркса, еще рано. Спору нет, обнадеживающих признаков, увы, не наблюдалось. Но с другой стороны, Джек, несмотря ни на что, восстал из мертвых.
«Разве не ему я обязан столь многим? Разве не благодаря этому человеку вошла в мою жизнь удача? Да, и бог свидетель, если у него есть хоть какой-то шанс стать прежним, я обязан ему в этом помочь».
Джек бросил взгляд на Артура. Мелькнула ли в его глазах искра чувства, того прежнего родства между ними? Во всяком случае, могло показаться, будто он уловил мысли Дойла и посмотрел вниз, чтобы успокоить его: «Я по-прежнему здесь. Не теряй веры. Чтобы исправить нанесенный ущерб, потребуется время, а не слова».
Или ему просто хотелось в это верить?
– Артур, разве мы не едем обратно в отель?
Дойл внимательно посмотрел на брата. Иннес поступил на службу в королевские фузилеры в самом раннем допустимом законом возрасте. Младший Дойл все еще ощущал себя в душе солдатом, он рвался в бой, ему не терпелось послужить интересам короны. Разве на борту «Эльбы» он не проявил себя наилучшим образом? Если и можно кому-то довериться, то кому, как не человеку одной с тобой крови?
– Сначала нам нужно заняться делом, – ответил Дойл.
– Делом? Каким делом?
