когда… уйдут враги восвояси, ничего для обители он сделать не может, а послал теперь только туда офицера (Бруннера. — Г. Ф.) осмотреть, где и какие места более слабы для вторжения врага и требуют нарочитого укрепления».[365]
Докладная кончалась уведомлением, что по имеющимся сведениям, на помощь фрегатам, атаковавшим монастырь, спешат другие суда союзников, чтобы совместными силами вновь напасть на крепость, и, если «еще часть эскадры соединится с опустошителями, тогда настанет для обители величайшая опасность». Поэтому автор письма просил синод «войти в немедленное сношение с г. министром военным или внутренних дел, дабы предписано было г. военному губернатору города Архангельска без замедления удовлетворить всем нуждам Соловецкой обители».
Ходатайство за Соловецкий монастырь раздражало адмирала. Он считал, что Варлаам сует нос не в свое дело, в письме к военному министру упрекал епископа в малодушии и трусости. Начальник Северного края обвинял местного владыку в тяжких земных грехах: «Преосвященный Варлаам, — писал он, — как мне известно из моих с ним разговоров, расстраивает себя тем, что, предаваясь напрасной и непомерной боязни неприятельского нападения, верит происходящим от этого страха тревожным снам и вступает в открытую беседу о настоящих политических делах с людьми до такой степени боязливыми и также мало понимающими военное и морское дело, как и сам преосвященный. В этих беседах епископ Варлаам и с своей стороны высказывает свои ни на чем не основанные опасения и даже в произносимых в церквах проповедях, увлекаясь сими ошибочными убеждениями, бывает так неосторожен, что словами своими не ободряет слушателей, как бы следовало пастырю, но напротив приводит в уныние и внушает недоверие к начальству, как передано мне об этом некоторыми почетнейшими лицами Архангельска, заслуживающими полное доверие».[366] Вместе с тем военный губернатор оправдывался перед столицей. Он сообщал, что старается аккуратно выполнять все рекомендации Петербурга по усилению обороны Соловецких островов, хотя тут же пояснял, что опасается посылать в монастырь вооружение и порох большими партиями, а предпочитает направлять то и другое мелкими порциями на малых судах. Но всякая помощь монастырю будет казаться местным руководителям церкви незначительной, по словам Бойля, потому что они сравнивают ее с той поддержкой, которую получила крепость в 1801 году, когда там находилось полторы тысячи солдат под начальством генерала Дохтурова.
К счастью, доводы Бойля не убедили правительство. Оно прислушалось к тревожным сигналам из Архангельска. Письма епископа не потонули в лабиринтах синодальной канцелярии. Им дали ход.
26 июля 1854 года граф Протасов представил копию цитированного письма Варлаама военному министру с ходатайством со своей стороны по существу просьбы, тот доложил царю, после чего сообщили Бойлю «высочайшую волю», дабы он всемерно содействовал снабжению монастыря «требующимися для оного военными припасами».[367] Военный министр предложил начальнику Архангельской губернии отчитаться перед ним о принятых мерах по укреплению обороны Соловков.[368]
Давление столицы возымело свое действие. Теперь у военного губернатора нашлись и люди, и пушки, и снаряды.[369] Еще 1 июля из Архангельского гарнизонного батальона через Рикасиху, Солзу, Золотицу на Соловки отправилась команда прапорщика Эйленгаупта. Крестьяне деревень, через которые проходили солдаты, встречали их хлебом и солью, отказывались от денег за подводы, перевозившие воинов. В конце июля отряд в составе 20 боеспособных солдат под начальством двух унтер-офицеров и одного офицера (Эйленгаупт) прибыл на остров с исправными ружьями и боевыми патронами по 60 на бойца. На смену «ненадежных ружей» монастырская команда получила 20 исправных ружей с комплектом зарядов к ним.
В начале октября 1854 года артиллерийский парк Соловков пополнился 4 пушками 18-фунтового калибра, которые были обеспечены боевыми снарядами. В гарнизон крепости влилось 80 рядовых с четырьмя унтер-офицерами и барабанщиком под командованием первого Архангелогородского гарнизонного батальона штабс-капитана Степанова. Он был направлен на остров для командования гарнизоном крепости и, как старший по званию, должен был сменить прапорщика Никоновича. 9 октября штабс-капитан Степанов рапортовал Бойлю, что 6 октября он прибыл на остров и «принял в свое ведение находящуюся здесь воинскую инвалидную команду».
Таким образом, к осени 1854 года в монастыре было полторы сотни солдат, команда волонтеров и 14 пушек калибра от 3 до 18 фунтов, не считая вырытых из земли и других приспособленных к стрельбе старинных орудий. Это значительно превышало первоначальные наметки военного губернатора, который в июле 1854 года писал военному министру, что увеличивать гарнизон монастыря сверх 100 человек, по его мнению, «было бы напрасно, потому что в каком бы ни был числе этот гарнизон, он все-таки не может воспрепятствовать фрегату подойти к монастырю на пушечный выстрел и бросать через строения из бомбических орудий бомбы, как это было 7 сего июля; а высадки на берег ожидать нельзя, так как гребные суда и десант должны будут находиться под картечными выстрелами 6-фунтовых орудий».
Монастырь мог померяться силами с флотом воевавших с Россией держав, находившимся в северных водах, но корабли союзной эскадры, наученные горьким опытом, предпочитали держаться на почтительном расстоянии от стен Соловецкого кремля и старались не подплывать к ним на пушечный выстрел.
§ 3. Сражение у Пушлахты и Колы
Мужество крестьян и горожан
Как уже отмечалось, вечером 7 июля после неудачного боевого крещения «Бриск» и «Миранда» стали на якорь недалеко от Соловецкого берега. В 7 часов утра следующего дня корабли, разведя пары, снялись с места и начали медленно удаляться.
Приблизившись к Большому Заяцкому острову, что в полутора километрах от Соловецкого, фрегаты обстреляли его и, не получив ответа, до того расхрабрились, что пристали к берегу. Враг решил взять реванш за поражение под монастырем и дал полную волю своей солдатне. Моряки европейской державы, хваставшейся своими достижениями в культурной жизни, разрубили топором двери деревянной Андреевской церкви, построенной, как отмечалось, на пустынном острове по случаю посещения его Петром I, ворвались в храм, разломали в нем небогатую казною кружку, рассыпали на полу медные деньги, украли три колокольчика по 14 фунтов каждый и несколько мелких серебряных вещей.[370] Тем собственно и исчерпывались «ратные подвиги» англичан на Заяцком острове в 1854 году. Два старика, сторожившие церковь и составлявшие все население острова, были свидетелями святотатства «цивилизованных» разбойников. Скрывшись в расщелине скалы, они видели все происходившее. После этого фрегаты ушли из монастырских вод, хотя и ненадолго.
От Заяцкого острова фрегаты направились в Онежскую губу. 8 июля они подошли к деревне Лямца, расположенной на восточном берегу Онежского залива в 65 верстах от Онеги. Узнав, что крестьяне, кроме пяти стариков, на сенокосе, матросы застрелили двух быков, 8 баранов, несколько кур,[371] погрузили добычу на пароходы, которые вечером того же дня появились у острова Кий в 15 верстах от Онеги.
Весь день 9 июля англичане бесчинствовали на Кий-острове. Развращенные колониальными войнами, они вели себя на русской земле так, как в Африке, в Азии, когда им приходилось усмирять туземные племена. Интервенты начали с того, что на 6 катерах в количестве до 80 человек высадились на острове и подожгли деревянное здание Онежской портовой таможни с примыкавшим к нему флигелем, всеми пристройками и соседними тремя домами, в которых жили таможенные чиновники и служители.[372] Этой операцией руководил низкорослый, юркий, сухощавый, рыжеватый, лет 40 человечек в офицерской форме. То был сам Омманей. Начальнику подражали младшие командиры. Один из них «молодой, лет 17-ти офицерик, сын какого-то генерала», обратил на себя внимание островитян «выстрелами из пистолетов под крышу таможни», производимыми без всякого смысла.
Стоимость зданий, сожженных врагом на Кий-острове, оценивалась в 1950 рублей. «По заботливости неприятеля» уцелели от огня только дом конторы компании Онежского лесного торга и лесная биржа,
