трудно искоренить, и приходится всякий раз растолковывать эту ошибку. Другой бы просто пресек, но у Беклеяева репутация демократа и человеколюбивого человека.
— И какая, например? — спросил он, глянув на часы.
— Я не собирался издавать книгу. Я просто влюблен в вашу невесту. Что, нельзя?
Мне очень, очень хотелось добавить — «влюблен в невесту, которая вам совсем не невеста», но я сдержался. Еще не время. Посмотрим, что он ответит.
— Я именно это и предлагаю! — сказал мне Беклеяев вразумительно, как ребенку.
— Вы еще предлагаете меня маньяком объявить.
— Конечно! Вы сами издатель, разве не знаете законов массовой прессы? Нелепый слух ни в коем случае не должен опровергаться чистой правдой, потому что чистая правда бывает, как правило, скучной, пресной и неправдоподобной. Нам нужна контр-правда, такая же нелепая и несуразная, вот тогда поверят, тогда прочтут с удовольствием. То есть прочтут с удовольствием — и поэтому поверят. Психология!
— А если я не соглашусь?
— Значит, мы обойдемся без вашего согласия! — сразу устал Беклеяев, ибо понял, что имеет дело с человеком нереалистичным. Возможно, просто дураком. И поднялся из-за стола, в очередной раз поцеловав Ирину.
18
В тот вечер я расстался с Дашей. Она не видела газет, к Интернету и вообще к компьютеру я ее не подпускал, по телевидению информации не было, но рано или поздно все равно узнала бы. Да и не в этом дело. У Темновой написано:
«Вернувшись домой, Переверчев с удивлением смотрел на Элю (бездомная провинциалка, прибившаяся к художнику, которую он рисовал и употреблял до встречи с Ариной), как бы не понимая, что тут делает эта незнакомая девушка. То есть знакомая, и не первый день, и даже не первый уже месяц, но вдруг почудилась абсолютно чужой. Ее ужимки балованой школьницы показались нелепыми, красота большеглазого лица увиделась кукольной, глупой, словечки, над которыми он умилялся, вызывали тошноту, он даже невольно брезгливо вздрогнул, когда она подошла к нему, сидящему в кресле, и привычным жестом обняла его сзади за шею. Вот так она меня и задушит, подумал Переверчев. Задушит привычка! Задушат ее омлет по утрам, ее обеденные котлеты, ее любовь к походам в залы дешевых игровых автоматов, к которым и он глупо пристрастился, ее привычка смотреть вечерами по телевизору все подряд, выпивая четыре-пять бутылок пива (и он делает то же самое!)… И он ведь понимал, что девушка не виновата, просто все познается в сравнении, а он сегодня провел полдня с Ариной и именно сегодня понял, что только она ему нужна на белом свете. Эля — недоразумение, временный вариант! Она никуда не зовет его, она его не вдохновляет, она не побуждает его делаться другим! Казалось бы, идеальный вариант, ибо надо как раз жить с человеком, который, выражаясь современно, „не напрягает“, но Переверчев вдруг понял, что это чепуха, люди обязаны напрягать друг друга, иначе заснут на ходу, заснут душой, перестанут двигаться! Именно за то он и полюбил Арину, что она вечно им недовольна: ему хочется дотянуться до нее, соответствовать ей! А тут тянуться не надо, наоборот, надо только нагибаться, подставляя щеку для поцелуя. И сок этого вполне любовного поцелуя на самом деле страшнее яда!
— Вот что, — сказал Переверчев, залезая в карман. — Я лишних слов не люблю. Это тебе деньги на первое время, а потом сама не пропадешь. И никаких вопросов, никаких скандалов, никаких слез! Выкину! Ты меня знаешь!»
Девушка Переверчева знала и убралась в течение получаса.
Мне пришлось на разговор с Дашей употребить гораздо больше времени. Ей очень не хотелось терять нагретое местечко и верный заработок. Поэтому она стала чуть ли не о любви говорить. Не выдержав, я спросил ее прямо:
— Слушай, а ты никогда не думала, что даже по любви нехорошо за деньги жить с чужим и старым дяденькой?
— Я не за деньги! — закричала Даша сквозь слезы.
— Неужели? Хорошо. Оставайся. Но платить я тебе не буду ни копейки!
— И останусь! — завопила она.
Я даже растерялся: а что делать, если останется?
Но Даша, посидев молча некоторое время, взвесила все за и против и пришла к разумному решению:
— Ладно, гад! Только за месяц ты мне еще не платил!
— Месяц только начался.
— Жаться будешь, да?
Я не стал жаться, и мы расстались почти мирно.
19
Следующая картинка, следующая глава этой образцово глупой истории.
Нас трое: Ирина, я и молодой человек Женечка Лапиков, называющийся Директором Дирекции По Связям С Общественностью И Средствами Массовой Информации. Женечка угощает нас кофе, глядит на нас весело. И бодро начинает:
— Значит так, дорогие мои!..
— Значит так, Женечка, — перебивает Ирина, — все решено. Александр Николаевич в меня влюблен. Он маньяк. Добился встречи со мной и зверски напал.
Она изложила версию, предложенную Беклеяевым, максимально просто и грубо, рассчитывая на изумление Женечки.
И Женечка изумился.
— Кто эту чушь придумал?
— Баязет Бекмуратович.
— Да? Ему так хочется? Это хорошо! — воскликнул Женечка. — Нет, то, что он придумал, это нехорошо, а вот то, что это именно он придумал, это хорошо! — Женечка вылепил эту корявую фразу с удивительной ловкостью. — В таком случае, Ириночка, мы предлагаем следующее: уважаемый Александр Николаевич никакой не маньяк. И не напал на тебя. Он скромный издательский служащий. Но ты его полюбила, потому что любовь зла и сердцу не прикажешь. Беклеяев же получил отставку, тебе стало известно, что он ухаживал за тобой для отвода глаз, по-настоящему его интересует совсем другое. Другие. Не женщины вообще. Вы это знаете? — спросил меня Женечка.
Я не хотел подводить Ирину.
— Нет.
— Минутку, — сказала Ирина. — Вы что, хотите утопить Беклеяева?
— Именно! Политический заказ, дело уже решенное! Он зарвался, он на власть покушается! Вот власть и собирается его укоротить. С нашей помощью в том числе. И нас очень попросили, чтобы мы воспользовались готовым скандалом. Мы не будем опровергать то, что появилось в печати, мы это поддержим. Но с тем уклоном, что у вас, вроде того, любовь, а злой Беклеяев и сам не гам, и другим не дам, угрожает расправой и тебе, Ирина, и вам, Александр Николаевич. Можно даже организовать попытку покушения на убийство вас, Александр Николаевич. Абсолютно безопасно!
Эка! — подумал я. Историю заносит явно в политический памфлет. Ни Шебуев, ни Ликина этим не занимались, я не люблю этот жанр. Но вот сижу же в нем! — и мало утешает тихий внутренний голос, убеждающий, будто я всего лишь наблюдатель.
— А другого ничего нельзя было придумать? — спросила Ирина.
— Можно, но зачем? Тут вот еще какая штука. Кичину очень нравится любовная история.
