и урду, которых я, правда, совсем не знаю, но это не обязательно. Сейчас это совсем не обязательно. Но вы меня сбили. Я начал с бартера и консалтинга и расцвета капитализма в России. Я тоже капиталист. Я имею жилплощадь. Капитал. Я могу сдать ее в аренду на два часа. Хватит вам два часа? Но за это я прошу, то есть требую, как владелец, как арендатор, час, всего лишь час общения. Я буду пить и бредить, а вы будете слушать. Согласны?
– Если найдутся чистые стаканы.
– Возьми на кухне.
Таня принесла стаканы, плеснула по чуть-чуть себе и Сергею, они сели на диване рядом (как одноклассники в гостях у старшего друга, подумал Сергей), и бывший муж Алексей стал пить и бредить.
Бредил он на тему развития капитализма в России, на тему проблем перевода с плохого английского на хороший русский, поскольку с хорошего английского книги сейчас никому не нужны. Бредил он также на тему странности человеческих отношений, когда тот, кто тебя боготворил, в одночасье почему-то перестает тебя видеть вообще, хотя, кажется, ни ты не изменился, ни этот человек не изменился.
К исходу часа он, порядочно опьянев, стал бредить на тему политики.
– Если ты будешь так гнать, ты свалишься, – сказала Таня. – Это нечестно.
– Ты часто видела меня свалившимся?
– Ты лошадь, – признала Таня. – Это тебя погубит.
– Я нарочно спешу допить эту бутыль, чтобы кончилась, чтобы у меня был повод пойти по делу, за выпивкой. Не могу же я сам себе признаться, что настолько подл и пошл, что предоставил свою квартиру своей жене для свидания с любовником.
– Не ерничай.
– Судьба ерничает, я только подпеваю. Осталось полстакашка всего, десять минут. Бредить мне надоело. Мне хочется сказать что-нибудь простое. Мужицкое. Мужественное. Бесхитростное. Благословить, что ли.
Он поднял полстакашка и благословил:
– Будь ты проклята, Танюша, хотя дай бог тебе сто лет жизни. Будь я проклят, что не могу тебя вернуть. Я виноват во всем. Один. Парень, как тебя там? Ты знаешь, что она обожает тебя? Ты для нее свет в окошке. Она не была у меня два с половиной года и вдруг пришла. С тобой. Чувствуй это, парень. Если ты сделаешь ей больно, я тебя убью. Я урою тебя. Она тебя обожает. Да, Таня?
– Час прошел.
– Да. Битый час вы терпели меня. В английском нет такого выражения – битый час. Вслушайтесь – битый час! Избитый час, измочаленный, поувеченный, поуродованный.
Алексей залпом выпил полстакашка, качнулся, но выпрямился, подошел к шкафу, распахнул, вырвал из недр свитер, долго напяливал на голое тело, потом выдрал оттуда же, из-под кучи одежды, джинсовую линялую куртку, потом пошел в прихожую, врезался по пути плечом в косяк, оба выдержали удар, и он, и косяк. В прихожей долго возился – видимо, обуваясь. Таня сидела, выпрямившись, слушала, ждала. Сейчас хлопнет дверь.
Вместо этого – тишина.
Она встала, выглянула. Сергей тоже.
Алексей лежал, нелепо раскинувшись на полу. Один ботинок был наполовину натянут на огромную его ступню. Второй валялся поодаль. Наверное, Алексей хотел достать его, не перемещаясь, тянулся рукой, да так и остался, в позе человека, бросившего смелую гранату во врага и тут же сраженного вражеской пулей.
Они опять сели на диван, как одноклассники, руки на коленях.
– Нет, она знает, что делает, – сказала Таня.
– Кто?
– Судьба. У тебя есть деньги?
– Сколько нужно?
– Столько, сколько стоит снять номер в гостинице. Ненавижу гостиницы.
– А сколько стоит номер в гостинице?
– Не знаю. Тысяч сто. Это неважно. Я же сказала: ненавижу гостиницы. И вообще, не хочу изменять мужу. Что делать, а? Когда поезд на Саратов?
– У меня и билета нет.
– Возьмешь. Или на проходящий какой-нибудь.
– Извини. Я тебя не понимаю.
– Все ты понимаешь.
– Я думал о тебе. Я хотел с тобой быть. И хочу. Давай что-нибудь придумаем.
– Я уже придумала. Езжай домой. Ты где-то там есть, я об этом знаю, и мне больше ничего не нужно. Он спит как мертвый. Мы теряем время.
– Я только что это хотел сказать.
– Почему не сказал?
– Не успел.
– А теперь поздно.
– Нет. Не поздно.
Сергей обнял ее. Она усмехнулась. Поцеловала его в щеку. Сказала:
– Тебе пора.
– Куда?
– Пора, пора. Ты в школе тоже был отличником?
– Нет.
– Разве?
– На что ты сердишься?
– Я?
Они молча дошли до метро. Час пик, люди возвращаются с работы – оказывается, в Москве кто-то все- таки работает днем. Поезда переполнены. Они смеялись, втискиваясь, хотя сказано уже было: «Осторожно, двери закрываются!» – но двери придерживали почти во всех вагонах, и они тоже – собой. Втиснулись, Сергей вытянул руку, ища, за что уцепиться, его развернуло, он сопротивлялся, чтобы повернуться к Тане. Повернулся, двери стукнулись, закрываясь, Таня осталась там и смотрела в сторону. Он постучал кулаком по стеклу. Она, не взглянув на него, медленно пошла навстречу спешащим людям.
В поезде он почувствовал облегчение и спокойствие. Он сразу же начал дремать, но лечь нельзя было, ему досталась нижняя полка, на которой сидела тетя с верхней полки и кушала вот уже второй час. Он предложил ей поменяться полками, но она почему-то отказалась с подозрительностью.
В троллейбусе Иванов смотрел на родной город без чувства возвращения и думал, что любви нет не только взаимной, как считает Таня, а нет вообще. Только недоразумения, да еще боль. «Кому-то всегда из- за нас больно», – вспомнил он назидательные слова отца. Философия зубного врача.
Она открыла дверь.
– Привет, заходи, будь, как дома. Устал?
– Так себе. Тебе лучше уехать.
– О как. Влюбился в нее, что ли?
– Нет. И тебя не люблю.
– А мне это надо? Что, совсем никак со мной?
– Сейчас никак.
– Подождать, что ли?
– Как хочешь.
– Ладно. Будь здоров. Мы увидимся еще?
– Конечно.
