Ко мне всегда все относились хорошо. Мама – обожала. Другие тоже любили. Дед не любил, но это другая история. И то, думаю, любил – и злился, что любит.
Потом мое положение было таково, что подчиненные, если и недолюбливали за принципиальность, то не обнаружили этого. Товарищи относились ровно. Начальство же было чаще довольно: я все исполнял хорошо, в срок, правильно.
То есть я избалован нормальным отношением. А с такой вот неприязнью встретился в первый раз за долгие годы (Мадзилович не в счет, он хоть меня и шантажировал, но относился ко мне хорошо).
И надо просто уйти из бригады, я же занимаюсь ерундой: хочу перебороть отношение Матвеева ко мне. Это стало идеей фикс. Я не хочу, чтобы меня ненавидели ни за что. Меня это раздражает и даже мучает.
(Ведь если отдать себе отчет, этот Матвеев мне совершенно ни к чему.)
Этого надо было ожидать. Я штукатурил перегородку. Выложенную, как они выражаются, в полкирпича. То есть кирпичи положены вдоль, в один ряд. Я слишком усердно надавил – и перегородка рухнула.
Матвеев ругался не столько сердито, сколько с удовлетворением, будто всегда ждал от меня этого. Матом. Мат при этом звучал без всякой игры, обыденно, в своих прямых значениях, от этого еще грубее и пошлее.
Я взял кирпич и сказал:
– Если вы не прекратите обзываться, я вас сейчас ударю.
– Ударит он! – закричал Матвеев. – Я тебя сейчас так ударю, говнюк, работничек хренов!
Я метнул кирпич с расчетом, чтобы он пролетел мимо головы Матвеева. Но рассчитал не очень хорошо, кирпич пролетел слишком близко. И ударился о стену, раскрошился. Матвеев очень испугался и вдруг выбежал. И оттуда закричал: «Сейчас милиция приедет!»
Я со смехом ушел, поняв, насколько глуп и мелок человек, из-за которого я так переживал.
Живу на те деньги, которые заработал. Они кончаются. Не знаю, что делать.
Захотелось одеться женщиной и просто пройтись по улице.
В конце концов Сотин советовал устроить из своей жизни фейерверк и позволить себе все, а я что делаю?
Прогуливалась.
У ресторана двое мужчин лет под пятьдесят:
– Дама не желает разделить компанию?
– Я жду своего мужчину.
– Подождете с нами. Придет – покинете нас, хотя и жаль.
Вполне приличные люди. Хотят казаться интеллигентами, но вряд ли.
Я просидела с ними часа полтора, они быстро напились. Оказалось, что живут здесь же, в гостинице. И чуть ли не впрямую заспорили, с кем из них я пойду. Я жеманилась на тему «за кого вы меня принимаете?». Сказала:
– Некоторые вопросы при даме не решают.
– Ладно!
И они пошли в туалет, чтобы решить там вопрос.
Я спокойно (вру, не спокойно, но неважно) обчистила их карманы (пиджаки они оставили на спинках стульев) и ушла. Мне понравилось.
Ресторан «Кристалл».
Та же схема, только мужчина один.
Мужчины очень доверчивы.
На меня никто никогда не подумает.
Купила еще один парик, кучу косметики.
Я понимаю актеров и прочих творческих людей, которые могут вообразить то, чего нет. И испытывать воображаемое переживание как настоящее. Иногда мне кажется, что я даже чувствую что-то вроде возбуждения. На самом деле это возбуждение умственное, интеллектуальное.
Вчера познакомилась с колоритным типом. Жрал и пил в три горла, а потом вдруг зарыдал и начал рассказывать о бедной студенческой юности, когда на завтрак голый чай, на обед в столовой суп или щи за двенадцать копеек, котлета с макаронами за восемнадцать, получается тридцать, да сигареты, пачка в день, «Новую марку» он курил, потому что без фильтра не мог, это шестьдесят, на ужин два пирожка с капустой по четыре копейки и стакан чая за три, одиннадцать, итого в день он тратил семьдесят одну копейку, а бюджет был – рубль. Двадцать девять копеек в остатке. И так шесть дней, за которые скапливалось рубль семьдесят четыре (считал он невероятно быстро), так вот, на эти рубль семьдесят четыре он водил свою девушку в кино, покупал ей мороженое и угощал ее пахучими сигаретами «Золотое руно» (50 коп. пачка), до сих пор помнит надпись на пачке, которая его всегда смешила: «ароматизированы и соусирани». Я не поняла, что смешного, он повторил – «соусирани» с ударением на предпоследнем слоге. И еще раз повторил. До меня дошло, но смешно не стало.
– А что девушка в результате?
Утерев сопли, он сказал, что девушка в результате оказалась сука. То есть не сразу. Сначала она стала его женой, а уж потом оказалась сукой. (У меня подозрение, что она стала сукой именно потому, что стала его женой.)
Он рассказывал потом, как много и трудно работал, получая копейки и не имея возможности жить, как хочет. Зато теперь он может все. И стучал кулаком по столу.
Мне почему-то не захотелось с ним ничего делать. Просто отлучилась в туалет и сбежала.
Возбудил другой. То есть тоже не возбудил, а обратил на себя внимание. То есть это он обратил на меня внимание. Он пришел в ресторан взять в баре бутылку. Из-под стойки, по завышенной цене, обычное дело. Взял, но не уходил. Переговаривался с барменшей, курил и поглядывал на меня. Вид интеллигентный, бедный. Лет тридцать пять примерно. Не красавец. Но такая в глазах тоска и жажда! Мне стало смешно и я вдруг подумала: дурачок, чего ты боишься, подойди, дай этому хаму в морду, возьми меня за руку и уведи. И я буду твоя. Клянусь, я так подумала, хотя вряд ли согласилась бы уйти с ним, а о том, чтобы быть его, и речи нет.
Но был в этой сценке какой-то романтизм.
Не о чем было писать.
Ничего и не было: хандра, долго никуда не выходила.
А вчера в тот же ресторан, где видела тоскливого интеллигента, а он уже там.
На этот раз подходит и говорит:
– Я приходил сюда каждый вечер, наконец-то вы появились.
Представился: Алексей Павловский, журналист.
Я сказала, что знаю одного журналиста: Салыкина. И тут же поправилась: не я знаю, а один мой приятель. Он обрадовался общему кругу знакомств, но предупредил, что они с Салыкиным враги.
Ну, и так далее. Он страшно робел, пыхтел и сопел. Сказал, что каждый мужчина создает себе идеал. А
