поздно.
— Послушайте, — сказал я, — ну почему бы вам не напечатать это опровержение и не развезти его? Не такое уж большое дело. Обойдется вам в стоимость бензина до Ньюмаркета и обратно. Я приду к вам в кабинет, когда узнаю, что опровержение печатается.
— А вы поверите мне на слово?
— А вы мне?
Он неохотно ответил:
— Да, я полагаю, вы вернете то, что обещали.
— Верну. Я буду действовать честно. Но и вы должны отплатить мне тем же. Вы причинили серьезный ущерб Бобби Аллардеку и должны хотя бы попытаться исправить то, что натворили.
— Наши юристы говорят, что напечатать опровержение — значит проявить слабость. Они говорят, что мы не можем себе этого позволить.
— Ну нет так нет, — сказал я. — До свидания.
— Нет, Филдинг! Подождите!
— Дураки ваши юристы! — сказал я и повесил трубку.
Я вышел на улицу и растерянно провел рукой по волосам. Все было плохо.
Я проиграл. «Четыре победы! — подумал я. — Это так редко случается!» Мне бы сейчас следовало купаться в шампанском, а не колотиться башкой о кирпичную стенку, которая к тому же еще и дает сдачи. Порезы на ребрах болели. Не обращать на них внимания было уже невозможно.
Я уныло поплелся к очередному автомату и позвонил знакомому хирургу, который работал допоздна.
— А, привет! — жизнерадостно сказал он. — Что это с тобой стряслось так поздно? Надо тайком вправить кости?
— Нет, зашить, — ответил я.
— А-а. А когда тебе на скачки?
— Завтра.
— Ну, забредай!
— Спасибо.
Я взял такси и поехал накладывать швы.
— Это была не подкова, — заметил он, вводя обезболивающее в правый бок. — Это нож.
— Ага.
— Ты в курсе, что там кость торчит?
— Мне не видно.
— Смотри не разорви все это завтра.
— Ну, зашей покрепче.
Он некоторое время трудился, потом похлопал меня по плечу.
— Я поставил швы с растворяющимися нитками, зажимы и еще пластырь, но выдержит ли все это еще четыре победы, понятия не имею.
Я обернулся. Про четыре победы я ничего не говорил.
— В новостях слышал, — пояснил он. Со вторым швом он управился быстрее. Закончив шить, он мимоходом заметил: — Хм, ножом пырнули… Это на тебя не похоже.
— Я тоже так думал.
— Не расскажешь, как это вышло?
Я понял, что ему просто не по себе. Конечно, он всегда готов был мне помочь без лишнего шума, но ему нужно было знать, что я не натворил ничего незаконного.
— Ты хочешь знать, не ввязался ли я в неприятности с букмекерами, организаторами договорных скачек и всем прочим?
— Наверно, да.
— Не ввязался. Честное слово.
Я коротко рассказал ему о проблемах Бобби и увидел, что он сразу успокоился.
— А синяки? — спросил он.
— А это по мне позавчера прошлись несколько лошадей.
Он кивнул — это было дело житейское. Я заплатил ему наличными, и он проводил меня до двери.
— Удачи тебе, — сказал он. — Ты заходи, если что.
Я поблагодарил его, поймал такси и вернулся в гостиницу, думая о том, что как раз сейчас печатается «Знамя», а опровержения в нем нет. Еще я думал о Леггате и обо всех, кто стоит за ним: юристы, Нестор Полгейт, Таг Танни, Оуэн Уаттс, Джей Эрскин. Думал о фуриях, которых нечаянно спустил с цепи.
«Мы тебе объясним, что есть люди, которыми вертеть нельзя», — сказал один из этих, с ножами. Что ж, объяснили…
В агентстве по найму автомобилей сообщили; что мне повезло: «мерседес» у них есть. Вот ключи, а сама машина — в подземном гараже. Если я соберусь куда-то ехать, портье мне ее покажет. Я поблагодарил их. Мне ответили: «Мы работаем для вас!»
Придя к себе, я заказал обед в номер и позвонил Уайкему, рассказать, как победили его победители. Это вернуло мне хотя бы тень сегодняшнего радостного подъема.
— С ними все в порядке? — спросил я.
— Да, едят как обычно. У Даулагири такой вид, словно ему пришлось тяжело, но Дасти говорит, что он выиграл без особого труда.
— Даулагири молодец! — сказал я. — Все они молодцы. А Кинли — один из лучших коней, какие у вас когда-либо были.
Мы поговорили о будущем Кинли и о лошадях, которые должны были участвовать в скачках в Аскоте назавтра и в субботу. Для Уайкема октябрь-ноябрь-декабрь были пиком деятельности: лошади приходили в наилучшую форму, и нынешние успехи были ожидаемыми и запланированными.
С тридцатого сентября по Новый год Уайкем выставлял каждую из своих лошадей на скачки как можно чаще. «Лови момент!» — говаривал он. После Рождества скачкам препятствовали метели и морозы, и в конюшне наступало время зимовки — отдыха, восстановления сил и подготовки ко второй вспышке активности в марте. Моя жизнь в основном подчинялась тем же ритмам. Они были такими же естественными для меня, как и для лошадей Уайкема.
— Ну иди отдыхай, — благодушно сказал он наконец. — Завтра у тебя шесть заездов, а в субботу еще пять. Иди поспи.
— Ладно, — сказал я. — Спокойной ночи, Уайкем.
— Спокойной ночи, Пол.
Мне принесли обед. Я поел и выпил немного вина, одновременно дозваниваясь другим тренерам, оставлявшим мне сообщения, потом позвонил Розе Квинс.
— Четыре победы! — сказала она. — Круто, ничего не скажешь.
— Всяко бывает.
— Да, конечно. Пусть это послужит для вас утешением, старина. У меня для вас плохие новости.
— Какие именно?
— Режиссер «Секретов бизнеса» наотрез отказался отвечать, кто натравил его на Мейнарда Аллардека.
— Но кто-то это сделал?
— Безусловно! Он просто не говорит кто. Я подозреваю, что ему заплатили за то, чтобы он это сделал, не меньше, чем за то, чтобы он этого не делал, если вы понимаете, что я имею в виду.
— Должно быть, тот, кто ему заплатил за то, чтобы он это сделал, чувствует себя обманутым.
— Беда какая! — сказала она. — Ну пока.
— Постойте! — поспешно сказал я. — А за что посадили Джея Эрскина?
— Я же вам говорила. Помешал ходу судебного разбирательства.
— Но что именно он сделал?
— Насколько я помню, он запугал главного свидетеля обвинения. Тот сбежал за границу и в суд не
