— А пианино?
— Я не умею играть на пианино!
— А орхидеи? — я махнул рукой в сторону цветочной лавки.
— Орхидеи я люблю, но не на себе.
— А может, ты хочешь антикварный стул?
Она рассмеялась, щуря глаза.
— Тогда и ты расскажи, что ты любишь, а что нет.
— Ладно.
Мы шли вдоль витрин, разглядывая их и болтая на ходу. Оказалось, что она любит голубое и розовое, но не зеленое, узор из птиц и цветов, а не геометрический, что она любит корзинки, ручки с пластиковым колпачком, виноград без косточек и книги про Леонардо да Винчи. Она пообещала, что подберет мне что- нибудь простенькое. И если я действительно собираюсь ей что-то дарить, пусть это тоже будет что-то попроще.
— Ладно, — сказал я. — У тебя двадцать минут. Встречаемся в машине. Вот тебе ключи на случай, если я задержусь.
— И не дорогое, — сказала она. — А то я не играю!
— Ладно, ладно!
Когда я вернулся со своим свертком, она уже сидела в машине и улыбалась.
— Ты потратил полчаса! — сказала она. — Тебя дисквалифицируют.
— Беда какая!
Я сел в машину рядом с ней, и мы принялись разглядывать подарки. Мой подарок для нее был упакован в оберточную бумагу, ее был более плоский, в полиэтиленовом пакете. — Угадай, что это! — сказала она. Я подумал, но в голову ничего не приходило.
— Не могу! — с сожалением сказал я.
Она долго разглядывала сверток у меня в руках.
— Три книжки? Три фунта шоколаду? Чертик в коробочке?
— Не угадала!
Мы обменялись подарками и принялись их разворачивать.
— Прямо как на Рождество, — сказала она. — Или на день рождения. Ой, я и забыла, у тебя ведь день рождения на Рождество! Как прикольно… — Она подумала. — Нет, на Рождество все-таки лучше. Но и это тоже прикольно.
Американцы всегда так выражаются. Я открыл сумку, которую она мне дала, и обнаружил, что Даниэль тоже немало узнала обо мне за время нашей прогулки вдоль витрин. В сумке был мягкий, застегивающийся на «молнию» чемоданчик коричневой кожи, в каких обычно носят всякие бумаги, а на крышке было золотыми буквами написано: «Кит».
— Открывай-открывай! — сказала Даниэль. — Я просто не могла удержаться. Ты ведь любишь всякие полезные мелочи, совсем как я.
Я расстегнул чемоданчик, раскрыл его и расплылся в довольной улыбке.
На одной стенке чемоданчика был набор инструментов, а на другой — карманный калькулятор и записная книжка. Все в кармашках, все надежное, отличного качества.
— Понравилось! — обрадовалась она. — Я так и думала, что тебе понравится. И еще с твоим именем!
Она закончила разворачивать оберточную бумагу, и я увидел, что угодил ей не меньше, чем она мне. Это была маленькая старинная шкатулка с выдвижными ящичками. Она слабо пахла воском. У ящичков были крохотные медные ручки, и выдвигались они мягко, как по маслу. Аккуратная, маленькая, добротно сделанная, полезная и красивая — такая же, как чемоданчик с инструментами. Даниэль долго размышляла, потом посмотрела мне в глаза.
— Как странно, — медленно произнесла она, — мы оба угадали!
— Да, странно.
— А ты нарушил правила! Эта шкатулка дорогая.
— Набор тоже не дешевый.
— Слава богу, на свете есть кредитные карточки!
Я поцеловал ее, так же как в прошлый раз. Подарки все еще лежали у нас на коленях.
— Спасибо.
— И тебе спасибо.
— Ну, — сказал я, перекладывая чемоданчик на заднее сиденье, — должно быть, к тому времени, как мы туда доберемся, ресторан будет уже открыт.
— Какой ресторан?
— Тот, куда мы едем.
— По-моему, легче угадать, что ты собираешься сказать, чем то, чего ты говорить не собираешься, — сказала Даниэль.
Мы приехали во «Французский рожок» в Соннинге. Этот ресторан славился своей кухней, и свет из окон освещал плакучие ивы над Темзой. Мы вошли внутрь и уселись на диване, глядя, как жарятся утки на вертеле над открытым огнем, и попивая шампанское. Я потянулся и глубоко вздохнул, чувствуя, как уходит напряжение этой долгой недели. Но мне надо было еще позвонить Розе Квинс.
Я пошел и позвонил. Снова автоответчик. Я сказал:
— Роза, Роза, я вас обожаю! Роза, вы мне нужны. Если вернетесь домой до одиннадцати, пожалуйста, позвоните мне в отель «Французский рожок», телефон 0734-69-22-04. Скажите им, что я в ресторане.
Потом позвонил Уайкему.
— Как мигрень? — спросил я.
— Какая мигрень?
— Ладно, неважно. Как там кобыла?
— Нога болит, но кобыла ест. Жеребец мистера Дэвиса измотан до предела, а у Ледлэма такой вид, словно он и не скакал вовсе.
— У Ледника, — поправил я.
— Чего? И зря ты все-таки шел на нем первым.
— Ему так больше нравится. И потом, сработало же!
— Я смотрел по телевизору. Ты не заедешь во вторник тренировать лошадей? У нас в этот день скачек нет, в Саутуэлл я никого не посылаю.
— Ладно, заеду.
— Ты молодец! — откровенно сказал Уайкем. — Очень хорошая работа.
— Спасибо.
— Да. Кх-кх… Ну спокойной ночи. Пол.
— Спокойной ночи, Уайкем, — ответил я.
Я вернулся к Даниэль, и мы весь вечер разговаривали. Столовое серебро блестело в свете свечей на столах, и под потолком росли плети живого винограда. Мы уже собирались уходить, когда мне позвонила Роза Квинс.
— Одиннадцать уже есть, — сказала она, — но я все же решила попробовать.
— Роза, вы прелесть!
— Несомненно. Что за срочное дело, старина?
— Хм… — сказал я. — Скажите, имя Сол Бредфилд, или Сол Бредли, или что-то в этом духе вам что- нибудь говорит?
— Сол Бредли? А как же! А зачем он вам вдруг понадобился?
— Кто это такой?
— Бывший спортивный редактор «Глашатая». В прошлом году ушел на пенсию… Он был такой, знаете ли, всеобщий добрый дедушка. Старый друг Билла.
— Вы не знаете, где он живет?
— Господи… Погодите, я подумаю. А зачем он вам?
— Все затем же — ищу способ раздавить нашего делового друга, которого мы смотрели на
