У нас убивают по вторникам

ничего не сказал до самого вечера, вернее, до самой ночи, а вот тогда сказал Ольге все.

— Ругался? — спросил Галкин.

— Нет, — ответила Людмила. — Наоборот, говорил сло­ва.   Разные. Этого Ольга не пересказывала.

— И теперь они живут счастливо! — выкрикнула Маша таким голосом, каким объявляют, что концерт окончен.

— Да нет, по-разному.

— Тогда в чем мораль? — развел руками Галкин. — С вами, бабами, не поймешь. С вами кто хороший, нормальный, — высказывал он явно личные обиды, — вы сроду не оценивае­те, только кукситесь. А кто вам по шее даст, тот и нравится.

— Но-но! — опровергла Маша. — Пусть бы мне кто-нибудь по шее попробовал хоть раз! Ты лучше иди, Галкин, посмотри, как там твой Сергей. Ты в этих делах все равно не понимаешь.

— Очень интересно! — обиделся Галкин. — Живем вме­сте, на одной земле, я имею в виду — мужчины и женщины, а вы вечно одно и то же: мы понимаем, а вы не понимаете. И как тогда жить? Другой планеты у нас для вас нету! К со­жалению!

— Вот и подумай, — напутствовала его Маша.

Галкин ушел, а Маша долго смотрела в окно — и вдруг спросила:

— А газон тот так и завял?

— Да нет. Они весь этот дерн сухой обратно содрали и увез­ли, а привезли зато настоящего живого чернозема, засыпали, семян туда побросали, весной уже взошло. Жиденько, конеч­но, но ничего, дело времени. Постепенно — все вырастет.

— Минутку! — встрепенулась Маша. — А ты сама пару лет назад зачем в Америку летала?

— Я по другому поводу летала. Хотя мне тоже эта Эля приглашение выслала, мы же с Ольгой сестры, она ее по дружбе попросила. Я всего-то на недельку. Ты что, думаешь, я о себе? С какой стати? Я о себе не люблю и не умею, сама знаешь.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и приду­манном, — ничего, получается. И, главное, не так невероят­но, как если бы о себе.

Никакой двоюродной сестры Ольги Витушанской у Люд­милы нет, есть бывшая одноклассница, подруга с такой фа­милией, которая Людмиле очень нравилась своей благо­звучностью. История настоящая — и фамилия настоящая, соединяешь — все как в жизни.

КАК У ЛЮДЕЙ

— Однажды к Ольге приехала мама и, пожив неделю, по­глядев на окружающую семейную жизнь Ольги, Георгия и их дочери Насти, сказала: «Все у вас не как у людей». — «В чем дело, мама? — поразилась Ольга. — Какие факты заставили тебя сделать такое умозаключение?» — «Да все факты, — ответила мама. — От мужа твоего не то что доброго слова, а вообще никакого не добьешься, Настя все время каприз­ ничает, а ты перед ними стелешься, будто не жена и мать, а прислуга у них. И даже не сопротивляешься, а смеешься, как дурочка, будто тебе это нравится. Мне это видеть, как твоей матери, очень обидно, поэтому, извини, дочка, поеду обратно в свою глухомань и, может быть, этой осенью по­мру, отмучаюсь от вас».

— А чего ей мучаться, если она с ними не живет? — уди­вилась Маша.

— Зато думает все время. Можно и за тысячу километров мучаться за человека, если о нем думаешь.

Маша согласилась:

— Это правда.

— Ну вот. А после этого их навестила с таким же визи­том, но всего на один вечер мама Георгия, которой не было необходимости оставаться надолго, потому что она сама жила в Москве. Просто был повод — день рождения Насти, а мама Георгия ее любила. Подарив ей подарок...

— Какой? — перебил Галкин.

— Я даже и не помню. А что?

— Да у внука день рождения скоро, семь лет стукнуло, а чего современным детям дарят, я понятия не имею.

— Деньгами дай, — посоветовала Маша. — Я племянни­це всегда деньгами даю, только спасибо говорит. Безоши­бочный вариант.

— В данном случае это неважно, — продолжила Людми­ла свой рассказ, — а важно то, что в конце вечера, помогая мыть посуду, мама Георгия сказала Ольге: «Все у вас как не у людей».

— Прямо та же песня! — заметила Маша. — Слова народ­ные, музыка неизвестного композитора!

— Вот именно, — кивнула Людмила. — Ольга спросила: «Почему вы пришли к такому странному выводу?» Мама Ге­оргия ответила: «Потому что я вижу ненормальность ваших отношений. Георгий у тебя весь неухоженный, даже не по­брился ради праздника дочери, ты с ним через губу разго­вариваешь, лишний раз не улыбнешься ему, не говоря уж о Насте, которую ты затюкала своими замечаниями, да еще по голове ее бьешь, а в голове, не знаю уж, как у тебя, а у лю­дей мозги. Если бы не день рождения внучки, моя бы нога сюда не появилась, настолько вы неправильно живете». Ольга попыталась объяснить свекрови, что Георгий небрит и мрачен потому, что со вчерашнего дня увлекается алко­голем по причине выходных и только за час перед прихо­дом родной матери проснулся. Настя же просто любит перед бабушкой повыхваляться, зная, что ей это нравится, а я ее, объясняла Ольга, по голове не била, а тихонько щелкнула, это у нас вроде игры, ей даже нравится». — «Ну конечно, теперь я еще и виновата, — сказала мама Георгия. — За­ставляю внучку безобразничать! Без меня она, значит, тише травы у вас, а при мне кувырком ходит? Спасибо за такое мнение! А щелкать по голове — ладно, твое материнское дело, лупи хоть сковородкой, но учти, я свидетельницей на суде не буду, если ты ее до смерти затюкаешь, я лучше умру от такого позора». И ушла, не попрощавшись с сыном, ко­торый, правда, уже спал, и с любимой внучкой, которая ей в данном случае была нужна как орудие ссоры. На Ольгу эти два случая произвели негативное впечатление, но не траги­ческое, потому что мало ли кто что думает и говорит.

— На всякий чих не наздравствуешься, — поддержала Маша.

— Конечно. Но тут по совпадению произошел бытовой случай: к Ольге зашла соседка Татьяна Елисеева за какой-то, извините за грубое слово, ерундой, а выходя, зацепилась за порожек из кафельных плиток, который Георгий сделал пе­ред дверью для декоративных целей и красоты. И восклик­нула: «Да что же это у вас все не как у людей!» И ушла. И по­сле этого в голове Ольги что-то перещелкнуло. Умом она говорила себе, что не надо ни на кого обращать внимания, жизнь и так сложная, поэтому отвяжитесь все и не лезьте не в свои дела.

— А кто привязывается? — спросил Галкин.

— Ты чем слушал? — удивилась Маша.

Галкин пожал плечами. Слушал он ушами, но из рассказа Людмилы не заметил, чтобы к ее сестре Ольге кто-то действи­тельно привязывался. Ну, разговоры какие-то, но ведь не за грудки хватают, не в суд тащат, не денег требуют, это разве привязываться? Это так, не стоящая внимания мелочь.

— Итак, — продолжила Людмила, — умом она это пони­мала, но в душе ее шевелилось что-то инородное, чего рань­ше не было. Хочет она сделать, например, замечание доче­ри, вполне добродушное, даже не собираясь ее щелкнуть, но вдруг останавливается и задумывается: а может, это не­правильно, может, у других людей все не так, а она просто не знает? Ведь, действительно, взять их дом. Почти двести квартир, а Ольга, кроме Татьяны Елисеевой и еще одной соседки-старушки, с которой здоровается, никого не знает. Как они живут, чем живут, зачем живут, неизвестно. И с му­жем в это время Ольга запуталась, как себя вести. Раньше она всегда понимала в каждом конкретном случае: если муж выпил или повышает на нее голос, или то и другое вме­сте, надо его поставить на место, осадить, иначе он совсем распояшется. Но при этом осадить не грубо, а умеючи, ина­че он распояшется еще больше. А теперь Ольга задумалась: может, у всех не так? Может, другие жены либо вообще не обращают внимания, либо принимают такие