У нас убивают по вторникам

меры, после которых мужья превращаются в совершенно других людей?

Дальше — больше. Заставила Георгия даже порожек снести. Чтобы как у людей. Объяснила, что два раза с него упала. Ге­оргий снес. Другие примеры. Готовит она завтрак для мужа и дочери, когда, конечно, не в рейсе, а дома. Все, как обыч­но: сосиски для Насти, котлеты или кусок мяса для Георгия, который завтракает всегда серьезно, а сама думает: что я де­лаю? Ведь и сосиски, и мясо с утра, все это вредно, наверня­ка у людей не так! Но как? Она стала смотреть телевизор — не по-прежнему, не для отдыха, а чтобы присмотреться, как там живут, и сделать положительные и поучительные для себя выводы. И запуталась окончательно. Ладно бы, если б на разных каналах предлагали разные примеры, но даже на одном и том же канале две соседние передачи утверждают совсем разные вещи. Тогда Ольга решила почитать газеты, но ей попались такие, где на каждой странице либо труп, либо изнасилованная женщина.

— Читать невозможно, — согласилась Маша. — Только руки пачкать.

— Или наоборот, красивые журналы, люди там все такие гладкие, разукрашенные, каких на самом деле в жизни не бывает. Ольга тогда решила присматриваться в жизни. То есть наблюдает пассажиров, людей вообще, говорит с ними по служебным вопросам. Ну и с другими тоже входит в кон­такт, пытаясь понять, как они живут. Но вместо этого по­нимает только одно: ничего понять невозможно. С ужасом Ольга приходит к выводу, что вокруг тысячи людей, а про них ничего не ясно, они ходят, разговаривают, действуют, но кто они такие и чего от них ждать? Ей даже вспомнилась история, например, фашизм, когда тоже вот в Германии люди ходили, ездили, работали, обедали, общались, улыба­лись, детей нянчили, а потом вдруг собрались и начали же­стоко уничтожать миллионы других людей.

— Странная она у тебя, твоя Ольга, — заметила Маша. — Фашизм зачем-то приплела.

— Это потому, — объяснила Людмила, — что, когда чело­век начинает думать, он понимает, что все со всем связано. Но в одиночку она в этих связях совсем запуталась. Главное, она уже сама про себя не понимала, как правильно, как не­правильно. То вдруг с кем-нибудь заговорит ласково, по­тому что помнит — люди бывают ласковыми. То вдруг со­рвется и начинает необоснованно кричать, люди ведь тоже кричат, а она чем хуже, почему она должна сдерживать свои эмоции? Чтобы разобраться, Ольга пошла к брату своей бывшей одноклассницы, который, как рассказывала одно­классница, стал верующим человеком, но в церкви не слу­жит, а сидит дома, читает молитвы и помогает всем, у кого что-то болит физически или морально.

— И деньги за это гребет! — усмехнулся Галкин.

— Да, Ольга знала, что он берет деньги. В другое время ее это насторожило бы, но теперь, в запутанном своем со­стоянии она подумала, что люди ведь берут деньги за рабо­ту, а человек этот работает, значит, он поступает как люди. И вот она к нему пришла, его звали отец Дмитрий, и спро­сила: «Объясните мне, отец Дмитрий, что означает выраже­ние 'как у людей' и как вообще живут люди, потому что я перестала это понимать». Отец Дмитрий от этого вопроса почему-то пришел в большое волнение, вскочил, начал бе­гать по комнате и кричать, что люди живут ужасно и безоб­разно, и тот, кто говорит Ольге, что надо поступать как все, он враг и надо его удалить от своего сердца и от своего дома.

Ну и дальше в том же духе. Очень кипятился, а потом посмо­трел на часы, и Ольга поняла, что сеанс окончен. Но ей не полегчало. Ну допустим, удалить от дома и от сердца Татья­ну Елисееву, это можно. И свекровь можно удалить — если не от дома, то от сердца. А с мамой как? Неужели и мама ей враг, и ее надо удалить от дома и от сердца? Не будучи спо­собна успокоиться, Ольга решила пойти к психотерапевту в одну частную, но хорошую клинику. Тот выслушал ее, про­писал таблетки. Ольга стала пить таблетки и через неделю заметила, что ей не только не хочется узнавать, как и зачем люди живут, но и самой жить. Тогда она бросила таблетки, чтобы окончательно не отупеть.

— А я вот эти... желтые такие... господи, забыла... В об­щем, попила три недельки, легче стало, — сказала Маша.

— Да не хотела она, чтобы легче! Она хотела, чтобы было понятней! Потому что ведь сплошной кошмар начался. Вот надо ей в рейс, например. Так рано, что еще фактически но­чью. Звонит будильник в три часа. Ольга вскакивает, хло­пает по будильнику, чтобы замолчал, а потом сидит и дума­ет: а зачем он звонил? И сама себе отвечает: затем, чтобы ты не проспала и пошла на работу. А зачем мне надо на ра­ боту? — спрашивает себя Ольга. — А затем, сама себе от­вечает, что ты за эту работу получаешь зарплату. На такую зарплату еле-еле можно прожить, неужели ты не можешь найти что-то лучше? — спрашивает себя Ольга. И сама себе отвечает: но мне это нравится. Тогда ты идиотка, если тебе нравится такая работа, из- за которой надо вскакивать в три часа ночи, говорит себе Ольга и соглашается с собой. А что случится, если я вообще не пойду на работу? — спрашивает себя Ольга. — Ничего особенного, найдут замену, — отвеча­ет она себе. И после этого она звонит на работу и говорит, что заболела. И ей действительно находят замену. Но тут Ольга думает, что если все будут поступать, как она, то само­леты перестанут летать, поезда остановятся, магазины за­кроются и вообще жизнь прекратится. Значит, люди живут для того, чтобы другие люди тоже жили. Но это если брать вообще, а если взять ее, Ольгу, то от нее одной ничего не за­висит. Есть она или нет, ничего от этого по большому счету не изменится. Георгий отыщет себе другую жену при своей внешности и молодости, невзирая на некоторую пьющесть, а Настя еще маленькая, она поплачет и забудет. А главное, подумала Ольга, вот если бы она была уникальная мировая красавица. Или певица. Или художница. Или писательни­ца. А она кто, получается? Она никто. Она живет вот уже столько лет, борется с дурными привычками мужа, пережи­вает из-за капризного с детства характера дочери, она ра­ботает, мчится домой, готовит, что-то такое делает по дому, иногда смотрит кино по телевизору и даже что-то читает. Но что дальше? В чем ее особенность и личность? Если она выпрыгнет из окна, то даже не напишут в газетах. То есть напишут, но, скорее всего, без имени: «Женщина тридцати трех лет по неизвестной причине выбросилась из окна вось­мого этажа и скончалась, не приходя в сознание».

— Какие ты ужасы говоришь, — поежилась Маша.

— Это не я, это Ольга думала такие ужасы.

— И выбросилась в окно? — предположил Галкин.

— Дослушай, — попросила Людмила. — Следующие ее мысли были еще страннее. Она сказала себе, что прыгать не обязательно, а можно просто тихо уйти, уехать, за день­ги подпольно изменить себе внешность, купить документы

и начать жить другой жизнью. Выйти опять замуж, родить другого ребенка, можно мальчика.

— Зачем? — не понимал Галкин.

— Глупость какая-то, — поддержала Маша Галкина, что бывало крайне редко.

— Я не говорю, глупость или нет, — сказала Людмила, — я просто рассказываю, какие у Ольги были мысли. И они на этом не кончились. Она посмотрела на спящего мужа и вдруг подумала: вот в ком причина всего. Потому что у настоящих людей жизнь идет в русле развития, а Георгий и сам, как засел на своей работе, так и сидит там и больше ничего не хочет, и Ольгу никак не стимулирует, чтобы она что-то поменяла.

— Плохо разве стюардессой? — спросила Маша.

— Да хоть королевой, но не каждый же день!

— Королева — это пожизненно, — сказал Галкин. — В Ан­глии вон королева, еще где-то. Как родилась королевой, так и все, амбец. И чем плохо-то? Ничего не делай, только указы подписывай. И делегации принимай.

— Как вы не понимаете! — воскликнула Людмила. — Даже королевой быть плохо, если ты сомневаешься, что ты королева, а не на самом деле какая-нибудь, быть может, я не знаю, спортсменка по плаванию или пусть даже хоть бух­галтерша, но четко. В смысле — на своем месте, тютелька в тютельку. Вы не сбивайте, вы слушайте. Я сама, конечно, тоже ужасалась, когда слушала, — оговорилась Людмила. — Потому что Ольга дальше вообще кошмар рассказывала. Я, говорит, смотрю на своего мужа и думаю: бьюсь с ним, бьюсь всю жизнь, и уже надоело, а бросить не могу, потому что как бы его люблю. А у него вон и в печени что-то нашли, и вообще. Он скоро сам от себя мучиться начнет. Сейчас вот ткнуть его ножом — и попадет он сразу в рай, если этот рай есть, и будет ему навсегда хорошо. А не попадет, все равно отмучается, потому что это не жизнь.

— Иди ты! — Маша махнула рукой и округлила глаза. — Неужели так и подумала?

— Так и подумала. А потом у нее было выпадение памя­ти. И она обнаружила себя, что уже сходила на кухню, но не помнит этого.