У нас убивают по вторникам

человек!» — воскликнула Ирина.

Людмила хоть и не любила грубых выражений, практи­чески не употребляла их, но знала, что современная лите­ратура любит крутые слова вплоть даже до мата ради прав­ды жизни. Иногда ей думалось, что в жизни мало ли чего бывает, включая, например, гигиену, то есть личные проце­дуры, которые мы совершаем за закрытой дверью; никакой другой человек, если нормальный, в эту дверь ломиться не полезет, но литература не человек, нормальной ей быть не обязано. В общем, сложный вопрос — а отставать от совре­менности не хочется.

Впрочем, ни Маша, ни Галкин от этого слова не вздрог­нули: они его давно уже бранным не считали.

— «В чем же его дерьмовость? — спросила Ольга, одно­временно говоря мужу: — А ты бы шел посмотрел телеви­зор, у нас тут семейное». Она переживала, что Ирина сейчас опишет что-нибудь, опять похожее на ее мужа, и на этот раз он заметит. Но Георгий, глодая ребро воблы, ответил: «А я разве не ваш, не семейный?» И остался. А Ирина сказала: «Да во всем! Вот ты смотри: он пять мест службы сменил, и все дыра на дыре, а я не только терплю, я тоже работаю в местной торговле, как правило, не потому, что мне рабо­тать охота, а потому, что если бы у меня не было своих денег, он ни копейки бы лишней не выдал, жлоб, это у него при­вычка, учет-контроль, он же по хозчасти там. Но мало этого, он еще требует, чтобы утром завтрак, а вечером ужин, то есть на полчаса раньше встань и на час раньше домой при­беги, а он себе служит в свое удовольствие! Получается, он в семье как генерал, а я как рядовой, да еще ему после все­го этого давай секс по стойке смирно. По лёжке то есть», — засмеялась Ирина, считая, что она остроумно пошутила. Ольга не посчитала этот юмор смешным, зато Георгий оце­нил, засмеялся и стал спрашивать, что Ирина имеет в виду. «А то, — сказала она, — что он привык с солдатами: он их сами понимаете что, а они должны молчать и не рыпаться. Но я же не солдат, я женщина!»

— Действительно! — одобрила слова Ирины Маша — и видно было по ней, что она о чем-то вспомнила.

Вспомнил, видимо, и Галкин, судя по тому, как он напу­стил на себя неестественно естественный вид, будто даже не понимает, о чем речь, но в глазах мерцала тайная как бы виноватость.

А Людмила продолжала:

— Ольга, слушая это, слегка похолодела: хоть ее Георгий не был майором, но, судя по сравнению с рассказом Ирины, привычки имел армейские — тоже не любил лишних фанта­зий, не любил, чтобы Ольга ему мешала своими реакциями. Возникало даже иногда ощущение, что он один этим зани­мается, а Ольга так, присутствует.

— В самую точку! — не удержавшись, воскликнула Ма­ша. И разоблачительно при этом посмотрела на Галкина, буд­то Людмила посредством рассказа про Ольгу, вернее, про ее родную сестру, выдала всю неприглядную правду о мужском поведении.

Галкин фыркнул. То ли хотел сказать, что у него все ина­че, то ли что эти глупости совсем не составляют суть мужчи­ны, чтобы о нем по таким мелочам судить. В слова, впрочем, свое фырканье он не перевел.

— Георгий тоже напрягся и смотрел в стол, будто бы все­цело поглощенный разделкой воблы, — повествовала Люд­мила. — Но чувствовалось, что он стал внимательней вслу­шиваться в историю Ирины. А Ирина рассказывала, как ее муж лишний раз, вернее, не лишний, а практически вообще никакой не подарил ей цветы или духи, или какую-нибудь приятную безделушечку, самый большой бурлеск его фанта­зии — мрачно сунуть сколько-нибудь денег и сказать, что ты, дескать, купи себе что-нибудь. Георгий при этом еще ниже опустил голову, а Ирина окончательно разгорячилась. «Я од­нажды слышала, — рассказывала она, — как он распекал своих подчиненных, а когда один заикнулся, что он хотел чего-то там, так Анатолий прямо завопил, будто резаный: нет такого в армии слова 'хочу', а есть слово 'надо', и ника­ких других слов не полагается! Вот и мне он устроил такую жизнь: никаких хочу, только надо. И если бы я не понима­ла! — горько посетовала Ирина. — Я все понимала, когда его бросали то в Кандалакшу, то в Кондопогу, то в Арзамас­шестнадцать, то в Пермь — тридцать три. Это действительно надо, это служба, тем более что он мне все обещал, что ему обещали, что его рано или поздно за хорошую службу в Под­московье переведут, а я так уже по Москве соскучилась, она мне просто по ночам снилась! Мы ведь даже сюда не при­езжали почти, а почему? И ведь деньги же были! Зачем, го­ворит, тебе в Москву, мы, говорит, лучше поедем отдыхать на море. Я говорю: море морем, а у меня в Москве сестра, я в Москве родилась, у меня тут подруги, друзья. А, говорит, ясно, тебе к друзьям охота! К одноклассничкам своим, в ко­торых ты влюблялась! И начинает пилить, пилить, пилить, я аж зверею и говорю: никуда я уже не хочу, только замолчи, ради Христа! Черт с тобой, поедем опять к морю, чтоб ему сгореть!»

Людмила отпила чаю, чтобы сменить интонацию, пото­му что ей приходилось переключаться с рассказа Ирины на рассказ об Ольге.

— Ольга опять понурилась: очень уж ей это напомнило недавний случай, когда она хотела пойти на встречу с быв­шими одноклассниками, а Георгий неделю зудел, что ей, ви­димо, надо увидеть тех, в кого она влюблялась и о ком, кста­ти, вполне невинно и чистосердечно рассказывала Георгию, не считая нужным скрывать эти практически детские увле­чения. И ведь дозуделся, не пошла. Судя по тому, как покрас­нела согнутая шея Георгия, он тоже вспомнил этот недавний эпизод. «А может, мы прогуляемся, раз уж ты соскучилась по Москве?» — спросила Ольга сестру, но Ирина только отмах­нулась, ей не терпелось вылить всю свою обиду разом. «И ладно бы, если бы он был ангел без крыльев! — стукнула она кулаком по столу от возмущения. — Какой, к шутам, ангел!

Ну, будем правду говорить, не алкоголик, не конченный пси­хопат, в отличие от других офицеров, только что нудный, но это на своей шкуре знают только подчиненные да собствен­ная жена, а другие женщины, которые вокруг, они же его за человека держат! И на морду он, если не врать, симпатич­ный. И даже поговорить умеет — опять же со всеми женщи­нами, кроме жены. Поэтому вечно то у него дежурство, то командировка — не постоянно, но регулярно. И отдыхает по полной программе, а я только догадываюсь по запаху духов, какие у него были приключения. Начинаю ему говорить это в глаза, а он вместо признания вины начинает высказывать претензии в том смысле, что я, говорит, разве ночую в клубе под бильярдом в пьяном виде, как прапорщик Тарасенко, я разве живу в открытую с Ангелиной из кафе, как капитан Мерещаев? Я пришел после службы домой, я ревизию про­водил на гарнизонной почте, где у нас одни женщины, кото­рые, естественно, пахнут духами и всего меня провоняли, а ты меня еще и унижаешь подозрениями!»

— А Георгия трясет! — угадала Маша реакцию мужа Оль­ги, уже поняв, к чему клонится история.

— Ну да, потрясывает, — кивнула Людмила. — Ольга рас­сказывала: прямо сжался весь, стакан в руке держит, но не пьет, воблу в другой руке держит, но не глодает. А все пото­му, что видит в муже Ирины полную аналогичность самому себе. Тоже ведь, хоть и пьет, а хвастается, что не спит где-то там, а приходит домой, что если на него женщины, говоря по-народному, западают, то он не виноват, будучи прият­ным на внешность мужчиной, что если от него иногда ду­хами пахнет, то потому, что у них среди персонала и клиен­туры полно женщин, от которых не хочешь, а пропахнешь.

А сестра нагнетает дальше. «Ладно, раз ты такой, я тоже та­кая стану! У меня в магазине мужчин тем более полно, буду, как и ты, задерживаться и мужским одеколоном пахнуть! И коньяком или ликером, потому что постоянно предлага­ют! Чем я хуже тебя?»

— Это кто говорит? — не сообразил Галкин. — Ольга или Ирина?

— Ирина! — ответила за Людмилу Маша, снисходитель­но косясь на Галкина. Вечно мужчины простых вещей не по­нимают. — Сказано же про магазин, а Ольга — стюардесса!

— А.

— Бэ! — отозвалась Маша, но добродушно. И даже слег­ка качнулась, толкнув плечом Галкина: мол, не журись, не обижайся, ты же не виноват, что мужиком уродился! И ска­зала Людмиле: — Извини, Люд, отвлекаем.

— Да ничего. Ну вот. Тут Георгий не вытерпел и возра­зил Ирине: «Дело не в том, хуже или лучше. Традиционную русскую женщину отличают скромность и терпение». — «Ага! — тут же возмутилась Ирина. — А традиционного рус­ского мужчину отличают кобелизм и беспардонность?» — «Я этого не сказал, — защитился Георгий. — Я только о том, что женщина — одно, а мужчина — другое». — «Вот-вот, и Анатолий мне начал такую же лапшу на уши вешать! — сравнила Ирина. — А я слушаю, и мне до смерти обидно! Я