– Иван Евтропыч, – вмешался кто-то третий, – вы отойдите в сторонку, очень прошу. Вы ж мешаете нам взять катера.
– Хрен возьмете! – заорали с катеров. – Чешите отсюда и раскатывайте свое тесто! Не то мы так вас раскатаем, что тоньше лаваша станете!
– Х-ха-ха-ха! – раздался смех. – Тоньше лаваша!
Стрельба возобновилась. И тут где-то поблизости отчаянный голос пропел:
А чья ж это борода, Белым шелком увита?
И хор грубых голосов в ответ:
Гей, борода!
Из-за угла цеха высыпала большая группа мукомолов. Сразу оценив обстановку, они перебежками устремились на помощь своим. С катеров строчили автоматы, но скоро замолчали. То ли рожки у них опустели, то ли «комары» смекнули, что силы очень уж не равны.
Мы встали, отряхнулись и пошли на причал. В скудном свете фонаря увидели четыре распростертых на асфальте тела. Среди них лежал, разбросав охочие до работы руки, Иван Евтропович Шуршалов. Так и не закончил, бедолага, дело своей жизни – не достроил авианосец, долженствовавший стать флагманом флота России.
Убитых укрывали брезентом.
На одном из двух катеров выпустили запертого в своей каюте командира – молодого черноусого мичмана. Он поносил последними словами мальчишек-курсантов, никак не мог успокоиться. Кто-то из мукомолов поднес ему флягу, мичман отхлебнул, вытер усы и сказал уже поспокойней:
– А я-то, дурак, сперва подумал, что у них концерт самодеятельности. На катер их пустил. Тьфу, тоже мне – революционные матросы!
Разоруженные курсанты жались на баке катера, нервно курили.
– А нам что? – наперебой выкрикивали «комары». – Что начальство прикажет… С первого курса в голову вкручивали: советскую власть надо обратно… День икс настанет, и пойдем… Вот и пошли… Да в говно и влипли…
Мы вышли из ворот порта. Сорочкин и Котелков торопились в редакцию – дать исторический репортаж. А я – мне только бы добраться до гостиничного номера и повалиться на постель. От всего, что я видел и пережил, устал безмерно.
– Такие дела, Лопе де Вега, – сказал Сорочкин. – Слыхали? День икс! – Он ощупал дырки на своем кителе. – Ужасно неприятно, когда в тебя стреляют. Хоть и в бронежилете, но эти толчки…
– Вы уверены, Валя, что на крейсер не подвезут снаряды? – спросил я.
– Все плавсредства в порту под контролем мукомолов и этой роты солдат.
Мы были уже наслышаны, что в местном полку оказалась рота под командованием энергичного старшего лейтенанта, которая решительно воспротивилась бунтовщикам. На причалах порта появились патрули этой роты. Аэропорт они тоже взяли под контроль.
Мы свернули на тихую улицу. В свете фонаря у знакомого палисадника сидели три старухи со спицами.
– Знаете, Валя, кто это? – сказал я. – Три парки. Или мойры. Они прядут судьбы людей.
– Да бросьте, Лопе. Мойры! Городские сплетницы.
Когда мы проходили мимо, я услышал, как сказала старуха с детским голосом:
– А помните, как Иден родила в пещере?
– Как же, – прошамкала другая, с провалившимся ртом. – Еще Мейсон принимал роды.
– Да не Мейсон, а Круз! – поправила третья, с птичьим личиком, словно затянутым паутиной. – Мейсон был ее брат, а не муж.
При этом она остренько взглянула на меня и вынула перочинный ножик. Хотела, наверное, нить обрезать. Это, верно, была Атропос, самая страшная из трех мойр. Я показал ей фигу, но она уже не смотрела на меня.
Мы вышли на площадь Ленина, там шел митинг. На трибуне стоял полный человек с одутловатым лицом, в желтой нейлоновой куртке и зеленых спортивных брюках. Это был Сиракузов, предводитель «Трудового Приморска». Он кричал в мегафон, обнажая крупные зубы:
– Народному терпению пришел конец! Сколько можно издеваться международному капиталу над трудовым человеком?
– Хватит! Хватит издеваться! – кричали старухи и случайные зеваки на площади. – Не дадим!
– Не дадим! – гремел мегафон. – А кто с нами несогласный, пусть уезжает к едрене фене, мы плакать не будем! Россия – для русских!
Ну и глотка была у этого мастера штробления стен. На весь Приморск «штроблел» его бычий рев. Мы миновали площадь, несколько кварталов прошли, а все было слышно: «Не дадим!», «Власть народу!».
Нам навстречу вышел патруль – четыре курсанта с автоматами на пузе.
– Чего тут шастаете? – крикнул старший, с четырьмя шевронами на рукаве и прыщами на щеках.
– А в чем дело? – резко ответил Сорочкин. – Комендантский час не объявляли.
– Скоро объявим. Скоро вы тут все запляшете, – пообещал старший патрульный.
