собственной. Я не умела, как до этого думала, чувствовать боль – никакую, ни физическую, ни душевную. Только почему-то сейчас внутри у меня было больно так, что я нашла засранную хату Стаха только с третьего раза.
И ещё я почему-то жалела, что вчера – это был не бой, где со мной бы просто… что-нибудь случилось.
Глава 6
Я ходила мимо проклятущей дырки в стене и даже не смотрела туда, хотя меня, как нарочно, словно за уши тянуло в ту сторону. По идее, докторша была права – её никто не просил забывать, что я за зверь и с чем меня едят. Да только и промолчать она могла – потому что никому не понравится, когда на тебя смотрят, как на полное дерьмо. Даже если ты и есть на самом деле полное дерьмо.
Ещё я думала – может, таким манером она мстит мне за то, что её вполне себе ожидает в будущем? Особенно учитывая то, что не без моей помощи она очутилась здесь. У меня было ощущение, что она кинула мне конфету, а это оказался просто пустой фантик, свёрнутый в виде конфеты. Знаете, так для хохмы дети разводят друг друга в школе. Ладно, я была помоечной кошкой, никто и не думал спорить, и сейчас кошка получила пинка под зад. Всё бы ничего, но оказалось, что кошке тоже бывает больно.
Мне было больно целых два дня. Потом я надавала себе по голове и стала радоваться тому, чему я радовалась до этого: борщу на обед, дурацким шуткам и ночным выездам. Мне очень хотелось пойти к дырке в стене – наверное, по привычке, – но я не выходила даже за КПП. А потом вышла.
Там лежало письмо. Не первый день лежало, потому что успело стать мокрым, как туалетная бумага, побывавшая в луже. Сначала мне не очень-то и хотелось его читать, потом хотелось – короче, мои отношения с этим письмом были катастрофически непростыми. Я по двадцать пять раз в день подходила к проклятущей стене – а потом отходила обратно. Такая катавасия продолжалась неделю, если не больше. Нет, я не выносила себе мозг, я просто гуляла до стены, убеждалась, что письмо ещё там, а потом гуляла обратно. Я не строила дурацких предположений, что она могла там написать. На кой чёрт было заниматься ерундой? Если я так хотела это узнать, надо было подойти, вынуть мокрую бумажку и прочесть расплывшиеся каракульки – если там вообще ещё можно было что-то прочесть.
То ли второй, то ли третий день подряд шёл дождь. За окном было серое небо и блестящие крыши, хотелось завалиться и дрыхнуть без задних ног сутки или даже двое. Но тучи не уходили, и я подумала, что, полежи письмо там ещё парочку дней, оно превратится в слипшийся комок, который я стану вынимать по частям. Если я хотела выудить из дырки хоть что-то, следовало поторопиться.
Едва мои мозги пришли к такому зашибенному выводу, как ноги сами понесли меня к стене. Теперь мне, наоборот, было страшно, что она передумала, видя, что письмо лежит себе, как и лежало, и забрала его. Потому что сейчас мне приспичило прочесть его во что бы то ни стало, хотя б мне пришлось драться за этот листок с взводом здоровущих амбалов или заплатить за него кучу монет. Вот так всегда. Стоит чему-то, хотя бы даже куче дерьма, просто валяться посередине улицы и чуть ли не вопить 'я тут, возьми меня, ну пожалуйста', как ты гордо проходишь мимо и даже не смотришь в ту сторону. Как только эта куча непонятным образом исчезает, ты резко встаёшь на рога, потому что это была Твоя Куча, и ни одно чмо не имело права трогать её и уж тем более куда-то девать, поэтому в ту же секунду ты подрываешься и несёшься искать какую-нибудь шляпу, которая на самом деле на фиг не была тебе нужна.
И сейчас я неслась к дырке в стене, уже подозревая при помощи своей чувствительной задницы, что докторша возьми да и забери свой листок буквально за полчаса до этого.
Листок был там. Но там же была и докторша.
Если бы я не ломилась, не разбирая дороги, и не смотрела при этом куда угодно, только не прямо перед собой, то успела бы вовремя затормозить и пройти мимо, насвистывая, как ни в чём ни бывало. Но я увидела её, когда тормозить было уже поздно. Мало того, ещё немного – и я бы вообще врезалась ей в живот. Вот, чёрт подери, да что ж за дурацкая мысль пришла мне в голову? На кой дьявол мне сдалась эта дырка и то, что в ней лежало? Ведь я уже почти не думала про докторшу и про тот яркий полдень на поляне в городском саду?!
– Здравствуйте, Ева, – она сказала это, будто мы расстались пять минут назад лучшими друзьями.
– Здравствуйте… Адель, – я выдавила это из себя с таким трудом, точно меня вынуждали признаться в государственной измене. Можно было подумать, что говорила не я, а игрушечный робот, который лежал в луже и маленько заржавел.
– Почему вас так долго не было? – спросила она, как ни в чём не бывало.
– Я как раз шла… забрать, – сипло сказала я, скромно умолчав о том, что положить в обмен мне было нечего.
Возникла пауза, и мне пришлось от неловкости прочистить горло.
– Да… Забрать, в общем, – ещё раз повторила я.
На этом месте у меня кончились слова, а она стояла и улыбалась.
– Вы, наверное, были заняты? – вот чёрт! Она будто спецом провоцировала меня на драку. Ну, то есть, не на драку, а на то, чтоб я выдала по полной программе и сказала что-то ещё, кроме той вежливой ахинеи, которая болталась у меня в голове.
– В общем, да. Занята. Немного, – сказала я, и оперлась на стену: мне казалось, что так я выгляжу более непринуждённо. – Служба, знаете.
Чёрт подери, я стояла и мямлила, как школьница, которую учитель застукал за кражей мела с полочки около доски.
– То есть, карьера, – уточнила я, чувствуя себя так, точно я накануне двое суток пила палёную водку или левый самогон, и теперь у меня жуткое похмелье. Только вместо перегара были слова.
Я специально сказала это, мне интересно было, что она скажет в ответ.
Она бросила взгляд на моё запястье – его как раз хорошо было видно, потому что я облокотилась на стену, как назло, правой рукой. Ничего новенького там не прибавилось. Меня будто обжёг этот её взгляд. Я отдёрнула руку, поправила ремень и подумала, что надо завязывать с этой волынкой:
– И знаете, что? Давайте не будем больше продолжать всю эту… историю.
– Вам не нравится мне писать? – спокойно спросила она. – Или вы боитесь?
Это 'мне' – оно было не просто от фонаря. Не абы как писать, а 'мне писать'. Кажется, через пару минут я стану похожа на помидор – или она именно этого и добивается?
– Мне не нравится, когда меня считают полным дерьмом, – прямо сказала я. Надо было доводить всю эту шнягу до конца – или не начинать вообще. – Зачем тогда… всё это? Скучно вам – купите телевизор, док. Хоть пропаганду смотреть будете.
– Постойте, – она сняла очки и начала протирать их платочком. Глаза у неё стали совсем беспомощные, так что я поняла – без этих своих стёкол она не видит ничего вообще. – С чего вы это взяли? Из-за того, что я сказала, что не смогу забыть, кто вы?
Я промолчала. Мне было непонятно, на кой подтверждать то, что и так ясно даже младенцу. Мне вообще не надо было вступать с ней в разговор, ведь дерьмо не умеет разговаривать, или нет?
– 'Не забыть' и 'считать' – это разные слова, разве не так? – она решительно водрузила очки на нос и пристально посмотрела на меня. – Кроме того, знаете – я всегда предпочитаю говорить правду. Подумайте, что вы хотите слышать о себе – что вы жестокая бездушная стерва или что вы – белая, мягкая и пушистая? Ведь вы заведомо будете знать, что второе – ложь. А это куда более неприятно.
Я уже хотела было засмеяться, когда – наверное, через открытое окно – до меня донеслось, как дневальный дал команду к внеочередному построению.
– Дежурный по роте, на выход! – раздалось сверху и раскатилось эхом, которое отпрыгивало от стен, как горох. И – почти сразу: – Рота, в ружьё!
Она тоже услышала, а, скорее всего, просто увидела, как я дёрнулась. Хотя в сыром воздухе все звуки, кажется, разносились гораздо дальше. А потом уже и не надо было прислушиваться, потому что завыла сирена, которую не заметил бы только глухой. Уже на бегу я всё думала – что она хотела сделать? Будто тоже дёрнулась, когда я ломанулась по направлению к КПП… Так можно было с опаской протянуть
