Адель напротив меня тоже придвинулась к окну и протёрла запотевшее стекло.
А я сидела, как полный кретин – и, хоть ты тресни, не могла придумать какую-то экстренную тему, чтобы отвлечь её от панорамы за окном – и от кровавых пятен на стене от пальцев этого кренделя в гражданке.
Я видела эти пятна даже отсюда.
Наконец, ему быстро заломили назад руку, тут же подъехал внедорожник, и все трое исчезли внутри, не забыв напоследок приложить арестованного башкой об крышу. Я уже не смотрела на улицу – что мне было от сцены, которую я видела десятки раз? Я пялилась на Адель – и пыталась понять, что происходит у неё внутри. Хотя, ей Богу, мне было наплевать на мужика, которому сегодня не повезло.
Ко всему прочему из моей головы окончательно испарились мысли о том, кто есть кто. Даже если мне снова начали бы засирать пропагандой башку, не думаю, что что-то бы изменилось. Ничего не изменилось бы, даже если бы неожиданно воскресли папаша и мамаша и первым делом захотели прочистить мне мозги. По идее, если меня что-то не устраивало, я могла запросто взять и приложить докторшу мордой о стол, сдать патрулю 'до выяснения' или пристрелить, окажись под рукой оружие – и не думаю, чтоб за это меня отдали под трибунал, – потому что здесь и сейчас рулили совершенно другие правила, и совершенно другие люди. Хотя бы те, что пять минут назад уехали отсюда в служебной машине. Но на деле я принимала эти её приморочки и при этом чуть ли не прыгала от восторга.
– У тебя остывает чай, – напомнила Адель, с удивительным спокойствием отвернувшись от окна.
И впрямь – передо мной стоял стакан с чаем, про который я напрочь забыла. Я схватилась за него, будто это было последнее, что связывало меня с реальным миром, и выпила парой больших глотков.
Чёрт подери! Весь этот совсем не остывший чай бухнулся в желудок, и тут же мне захотелось, чтоб рядом срочно оказался стакан со льдом, куда можно было бы засунуть язык.
– Что с тобой? – спросила Адель. – Посмотри на себя в зеркало. Ты похожа на помидор, – она скептически оглядела меня с таким видом, будто собиралась уличить в том, что я занимаюсь под столом какими-нибудь непристойностями.
– Чёрт с ним, с помидором, – мне снова стало смешно – особенно когда я представила свою красную рожу. – Продолжаем разговор? Я подумала – а вдруг узнаю о тебе что-нибудь новенькое?
– Может, и узнаешь, – согласилась она. – Одно новенькое я могу сказать прямо сейчас – понятия не имею, зачем, но мне зачем-то надо слушать про это. Хотя, сама понимаешь, все твои рассказки точно не входят в список тем для светских бесед.
– То есть, ты хочешь, чтобы я в очередной раз вывалила тебе какое-нибудь дерьмо? – уточнила я.
– Похоже на то, – мрачно сказала она. – Может, не важно, что ты вывалишь дерьмо или что-то там ещё. Может, всё дело в том, что это сделаешь ты?
– Если я правильно поняла, ты не прочь в очередной раз послушать всю эту мутотень про Ника, подвальное окно, лавандос строго наличными, про сама-знаешь-что, и так далее? – мне просто не верилось, что на эти мои байки-из-склепа можно подсесть, как на тот же промедол.
– Не прочь, – подтвердила она. – И ещё я не прочь узнать, о чём ты думаешь на самом деле.
Передо мной снова будто шарахнули об пол чем-то, что разбилось и окатило меня кипятком. Словно грохнулся на пол стакан с чаем, который только что проносила мимо официантка, а я на мгновение примёрзла к стулу – перед тем, как заорать или треснуть кулаком по столешнице.
Но я почему-то не заорала, и даже не выругалась. Будто где-то в мозгах снова щёлкнул рычажок, да и переключил меня на режим 'comme il faut', как чёртова робота.
Докторша могла считать меня кем угодно – она, похоже, и думала про меня, что угодно, – но на этом я с самого начала поставила для себя точку, сказав 'Да и хрен с тобой, док' – и мне на самом деле было всё равно. Я и была, наверное, дерьмом – но никто не имел права лепить мне что-то, что было явно не про меня. Пусть даже со стороны это и казалось полной ерундой.
– Значит, так, – решительно сказала я, – видать, даже слишком решительно, потому что она смотрела на меня во все глаза. – Я никогда не говорю того, чего не думаю на самом деле. Ты не против, если это тоже будет правилом?
– Хорошо, – покорно сказала она. – Значит, это правило номер два.
– А как ты отнесёшься к тому, что я сразу забью место для правила номер три? – спросила я.
– Похоже, ты тоже умеешь придумывать правила, – пошутила Адель. – Я вся внимание.
– Если я что-то думаю, то я скажу это вслух, – едрить твою налево, я даже смогла вместить мысль всего в несколько слов. Остатки моих мозгов приосанились и слегка загордились.
– То есть, я об этом узнаю первой? – уточнила она. – Что ж, превосходно. Пожалуй, эти правила подойдут и мне.
– Это хорошо, – философски сказала я. – Иначе какой смысл?
– В чём? – переспросила Адель.
– Общаться, – пояснила я. – Знаешь, всякие такие разговоры, когда один говорит то, что не думает, а другой сидит и только тем и занимается, что снимает с ушей лапшу.
– Наверное, никакого, – сказала она. – Я как-то об этом не думала.
– Может, до этого у тебя не было возможности подумать? – намекнула я.
– Это почему же? – обиделась Адель.
– Потому, что не с кем было общаться? – предположила я. – Как-то… вот так вот. По особенному?
– Что ты имеешь в виду? – удивилась она.
– Например, про смерть? – сказала я прямо.
Адель немного поразмыслила и искоса посмотрела сквозь окно. Пятна крови на грязной мостовой уже размыло дождём в грязно-бурые кляксы.
– И, например, безо всех этих словесно-мозговых ребусов, – добавила я.
– Пожалуй, что и так, – она не стала отпираться.
– Тогда тебе не кажется, что на горизонте замаячило правило номер четыре? – поддела я.
– Нет ребусам? – уточнила Адель. – Пожалуй, для меня это будет сложнее всего.
– Почему? – спросила я.
– Ну… За ребусами иной раз прячешься, можно сказать и так, – наконец, ответила она.
– Мне это кажется немного… глупым, – честно сказала я. – Какого хрена прятаться, если мы с тобой уже общаемся?
– Я не сказала, что это плохое правило, ведь так? – возмутилась Адель. – Я всего лишь сказала, что мне придётся трудновато.
Я навалилась на стол, передо мной стоял стакан из-под чая, и я для чего-то возила в нём ложкой. Ложка тихонько звенела, а я сидела и улыбалась, словно внезапно наступил день рождения.
Она не хотела прятаться – хотя бы потому, что сказала об этом вслух.
Ей было трудновато не прятаться, а мне – время от времени осознавать себя человеком с луны. Не потому, что меня и вправду уронили в детстве, а потому что я была лунным человеком по сравнению с ней.
– Так о чём ты думаешь? – спросила Адель, гипнотизируя позолоченную ложечку с витой ручкой, которой я вертела в пустом стакане.
– О том, что я только что родила пару умных фраз, и при этом каким-то образом умудрилась связать падежи без того, чтобы хоть разок не выругаться, – честно ответила я.
Она засмеялась.
– Похоже, ты наберёшься от меня всякой ненужной дряни, – подтвердила она и взяла яблочное пирожное. – Так что у нас там с разговорами о смерти?
– Подожди, – сказала я. – Я вспомнила ещё одну штуку.
– Правило номер пять? – подколола Адель. – Кажется, тебе понравилось. Если так пойдёт дальше, нам придётся записывать.
– Нет, просто вопрос, – я мысленно перекрестилась и с криком 'ура' пошла в атаку. – Почему я?
– В каком смысле? – спросила она, хотя я видела, что она в ту же секунду поняла, в каком смысле. – Ты хочешь знать, почему я вообще сижу здесь? И почему я сижу здесь с тобой, а не с Берц, или кем-то ещё?
