– Вот именно, – многозначительно сказал Ник и поднял вверх палец.
Он мог сколько угодно говорить всякие умности, и многозначительно намекать на разницу между тем и этим, или вообще махать транспарантом перед моим носом – я и без него умела держать рот на замке. Ему просто не нравилась Джуд, в этом и был затык. Впрочем, он этого и не отрицал – и снова начинал рассуждать про умное слово 'статус'.
А с ней просто было тепло. Она могла полчаса простоять у плиты и сварганить из какой-нибудь ерунды с задворок холодильника потрясающее блюдо. А потом за пятнадцать минут из пакетика, что прилагался к упаковке супа быстрого приготовления, сделать соус, который я тут же съедала прямо из кастрюли, просто так, безо всего. И ещё она не боялась – ни меня, ни Ника, хотя могла догадываться про очень и очень многое.
– Вот именно, – в очередной раз язвил Ник, когда я говорила ему про это самое хотя.
Хотя… Я пока ещё не потеряла свои мозги и тоже думала про это самое хотя.
Но ничего не происходило.
Она не вздрагивала, когда я неожиданно подваливала к ней с тыла, она не задавала наводящих вопросов, она не была жадна до денег и при необходимости могла расстаться с ними с такой лёгкостью, точно это были просроченные трамвайные билеты или обёртки от жвачки.
И оказалось, что пальто Джуд не было серым или жёлтым – оно скорее напоминало опавший осенний лист.
А в тот день на ней была кофточка, разрисованная под леопарда, и коричневые брюки.
В дверях она обернулась. Позади неё, в проёме двери, на которую я смотрела снизу вверх, виднелся кусок неба. Ярко-синего, точно его только что вымыли с мылом.
– Пока, – весело сказала Джуд и чмокнула меня в щёку. – Я позвоню?
Она всегда задавала этот вопрос, как будто я могла ответить: 'Нет, Джуд, больше никогда'.
Иногда я в шутку отвечала именно так. Она смеялась и уходила, а потом приходила снова.
Я закрыла дверь, и вдруг тишина ударила меня по ушам, словно я только что задраила шлюз подводной лодки, и вокруг даже теоретически не могло раздаться ни единого звука. Я дёрнула дверь на себя с такой силой, что она чуть не слетела с петель – мне почему-то пришло в голову, что она не откроется или выкинет ещё какой-нибудь фортель. Но она открылась, чуть не дав мне по морде.
Наверху маячил кусок неба и серая стена соседнего дома.
Оказалось, это был последний раз, когда я видела Джуд.
– Не выноси себе мозг, – посоветовал Ник. – С ней всё в порядке.
– Никак, ты стал ясновидящим? – это был чисто риторический вопрос, кроме того, кому, как не мне, было знать, что случается каждый день с десятками таких, как Джуд.
– Не надо читать мысли, чтобы знать очевидное, – спокойно ответил он. – Я же сто раз говорил тебе, что для неё это не работа, а статус.
– Мне по барабану умные слова, Ник, – грубо сказала я. – Так что, может, заткнёшься?
– И не подумаю, – сказал он как ни в чём не бывало.
– Хорошо, не затыкайся, – согласилась я.
– Пойми, для неё это – состояние души, – сказал Ник. – Всегда, по жизни, без отдыха и перерыва на обед. Дело не в тебе. Она просто нашла место, где теплее.
Невдалеке громыхнуло, и стена дома напротив стала грязно-серой.
– Место, где теплее, – повторила я, как попугай.
Небо снова приобретало нездоровый желтушный цвет…
– Почти любой встречный на самом деле ещё хуже, чем просто любой встречный, док, – сказала я. – Потому, что он оказывается чёрно-жёлтым человеком из старой газеты.
– То есть, человеком, которого уже нет? – уточнила Адель.
– Почему нет? Есть. Где-то. Но для меня в итоге это плоский человек, вырезанный из газетной страницы. Знаешь, такой, от которой воняет плесенью и мышами, – сказала я.
– В итоге? – спросила Адель. – И Джуд?
– Ну да, и Ник был прав – она просто нашла место, где теплее, – устало объяснила я. – Хочешь, давай говорить об этом. Но я не могу тебе рассказать, где бумажному человеку должно быть жарко, словно в Африке – потому что я не могу думать так же, как думает он.
– А разве это не всё? – удивилась она. – Не конец истории?
– Вообще-то, конец, – сказала я.
– Тогда о чём тут говорить? – спросила Адель.
– Ни о чём, – ответила я. – Это был просто вопрос.
Нет, всё-таки, наверное, это был не просто вопрос – видать, именно тут я расслабилась, потому, что сорок сантиметров между нами снова куда-то подевались, и я мягко толкнула Адель плечом.
– Извини, – мы сказали это одновременно.
Ещё недавно я ржала бы, как ненормальная, над этим анекдотом про сорок сантиметров пространства. Но это было бы недавно, а сейчас я просто закаменела от напряжения, как школьница на балу в конце года, когда учителя бдительно следят, чтобы партнёры в танце не прилипали друг к другу, нарушая всякое представление о приличиях.
Над нашими головами опять тяжело хлопали чьи-то набухшие водой простыни – словно паруса, пропитанные солёной морской водой. Они снова были серые, наверно, застиранные просто до дыр – будто ни у кого в Старом городе отродясь не водилось хороших простыней. Видать, все они с самого начала продавались в таком виде, чтоб никто не вздумал выделяться даже цветом того, что болталось на бельевых верёвках.
А там болтались серые тряпки – на верёвке, натянутой между серыми стенами в потёках влаги и плесенью в тех местах, куда никогда не попадало солнце. Даже плесень была похожа на присыпанный пеплом рваный бархат.
Вдруг в этот мир без просвета вплыла оранжево-коричневая стена кафедрального собора. Мокрый кирпич радовал глаз больше серого гранита, из которого впору было строить только склепы, а не целый город.
– Послушай-ка, док, – вдруг сказала я. – Ты только представь: когда-то я читала книгу, где баба и мужик тайно обменивались записками.
– Да? – с интересом спросила она. – Я тебя совсем не знаю. Оказывается, ты всё-таки не полный придурок, каким иногда хочешь казаться?
– И даже не совсем отморозок, да? – продолжила я.
– Смешно, – сказала она. Я уже знала, что это отнюдь не значит, что я выдала хохму. Похоже, за этим словом она тоже пряталась, как улитка в своей раковине. – Так про что была книга?
– Какая-то романтическая чушь, про то, что они хотели сбежать и тайно обвенчаться, – шестерёнки в моей башке вращались с сумасшедшей скоростью, извлекая откуда-то из глубин всю эту лажу из однажды прочитанной макулатуры.
– Какая прелесть, – растроганно сообщила Адель. – Люблю мелодрамы.
– Не говори так больше, а то я зарыдаю от умиления, – с отвращением сказала я. – На самом деле, это была полная шляпа, потому что записки они прятали в молитвенник и оставляли его в церкви. Ну, знаешь, будто случайно.
– Как романтично, – серьёзно сказала Адель.
– Думаю, им было бы не до романтики, если бы в придачу ко всем своим проблемам им пришлось бы каждый раз покупать новый молитвенник, – мой рационализм прямо-таки пёр через край.
– Зачем? – простодушно удивилась Адель.
– Кроме того, они сто пудов профукали бы половину своих записок, – я развивала мысль дальше. – Вообрази окончание романа – возлюбленные ссорятся на десятой странице, потому что кто-нибудь постоянно крадёт эти их молитвенники. И хлоп – никакой интриги, только представь, – мне показалось, что это караул как смешно.
– Ну, почему? – задумчиво сказала Адель.
– Потому что, – ответила я. – Думаю, что если бы мы с тобой придумали такую же фигню, из этого
