маленькие пальчики – и папаша был тут совершенно не при делах. Окажись он хоть министром обороны, это не могло сделать её уродиной.
Тут же перед моим мысленным взором, откуда ни возьмись, материализовалась картинка в пастельных тонах: на этой картинке была она, и я, и она держала меня под руку, а вокруг был Старый город, и тополиный пух всё так же летел мимо заходящего солнца… Я, наверное, говорила ей какую-то положенную чушь, а она, наверное, слушала, и смотрела на меня, а в её зрачках танцевали пушинки…
Я тут же вспомнила про цветочниц на мосту, и про коробки конфет в виде сердца, перевязанного алой лентой, и – странное дело – от всей этой романтической чуши не начинало тошнить.
Зато, похоже, рвотный рефлекс начал вызывать мой вид.
Берц неожиданно схватила меня за руку и резко дёрнула к себе.
– Классная сучка – и только, – с придыханием сказала она. – И в придачу масса проблем.
Я попыталась вырваться, но не тут-то было – она держала меня словно клещами.
– Хороший послужной список, Ковальчик, – Берц с силой сдавила моё запястье. – Девкам нравятся наколки – и брутальность, так это называется. Пока она не обратит внимания на браслет и не догонит, сколько мертвецов тащится за тобой в кильватере. Особенно её проймёт то, что среди них когда-нибудь да затесалась пара-тройка ангелоподобных детишек, – а, Ковальчик, ведь не без этого? – и не важно, что эта свистушка видела таких только на пасхальных открытках.
Мне чихать было на браслет, трупы в кильватере, и всё прочее, что стало неотъемлемой частью моей жизни. Для начала мне просто-таки до усрачки пригорело пройтись с этой девочкой по Старому городу. Мне приспичило купить ей какую-нибудь туфту, вроде букетика фиалок, и ссать ей в уши всё это сентиментальное дерьмо про её пальчики, ножки и прочие части тела – про все вместе и про каждую по отдельности.
– Ведь не без этого, Ковальчик, да? – саркастически спросила Берц снова. – Только представь, она пропищит этим своим голосочком: 'Ева, милая, расскажи мне что-нибудь?'
Мне резко поплохело. Не потому, что я живо вообразила, как рассказываю всю подноготную, – а потому, что в ушах у меня зазвучал этот голосок… 'Привет…' Она сказала всего лишь одно слово, всего только какой-то чёртов 'привет' – и я спеклась.
– Вместо горы трупов я посоветовала бы тебе запастись горой монет, – добавила Берц. – И способностью очаровывать всё и всех, вплоть до грудных младенцев и надгробных плит. Тогда у тебя есть шанс. Не без этого.
Её пальцы держали меня почище наручников, и в прошлой жизни Берц точняк была как минимум полицейской овчаркой.
К 'массе проблем в придачу' мне было не привыкать. Не без этого, как выразилась бы Берц. С разнообразными проблемами я успела сродниться; наоборот, возникал вопрос, что я стала бы делать, исчезни они из моей жизни в неизвестном направлении.
– Я учту… госпожа Берц, – сказала я – и вырвала руку.
Стальное кольцо разжалось. Я стояла, потирая красные пятна на запястье.
– Вудстоун – высший класс, никто не спорит, – вдруг сказала она. – Стажируется на военврача. Сначала все думали, что это чушь собачья, которая выскочит у неё из головы хотя бы после того, как её первый раз стошнит в анатомичке.
– И? – брякнула я, слегонца забив на субординацию.
Берц покосилась на меня, но промолчала – быть может, на неё всё-таки произвели впечатление яблоки с фиолетовой барышней.
– И – ничего. Стажируется, – наконец, сказала она. – Вопрос не в ней, а в её папаше. Думаю, у кого- нибудь вроде тебя нет родственника, который за малейший косяк отобьёт башку половине части. А у неё есть.
Мне мог отбивать башку кто угодно. Потом. Я соглашалась на это, даже не задумываясь. А уж до половины части мне однозначно не было никакого дела.
Сзади неслышно подошла Адель.
– Здравствуйте, Ковальчик, – невозмутимо сказала она, глядя куда-то в окно.
А я подумала, как когда-то там, в серебристо-зелёном доме, – какие у неё мягкие пальцы.
Только вот она была немного из другой жизни, чем фиалки, конфетные коробки в виде сердца и легкомысленный флирт.
С ней можно было говорить о смерти и трупах, потому, что с ней можно было говорить про что угодно.
Адель любила своих цветочных монстров, а монстры любили устроить охоту за рукой того, кто неосмотрительно решал их потрогать.
Они были совсем не похожи на обычные бестолковые цветы. И никто из них не любил конфет – ни Адель, ни монстры, ни трупы.
Адель была тут, по эту сторону забора, где рулила реальность.
А где-то там, на вольных просторах мечты, где обитало это создание, косяками водилось кружевное бельё, розовые ленточки, духи со сладким запахом, который волновал плоть, и фарфоровые статуэтки полуобнажённых нимф. Шёлковые чулки, поцелуи, похожие на крылья бабочек, пальчики, пахнущие смесью опиума и лакрицы, которые хотелось прижимать к губам, таинственные альковы… и, дьявол меня подери, секс.
Тупой животный секс, от которого у кого угодно могло снести башку, к едрене фене и ко всем чертям преисподней. Запах секса ещё висел в воздухе, несмотря на то, что танцующие глазищи с воздушным именем Эли были уже далеко.
Хотя кто-то, наверное, подумал бы, что это всего лишь её духи…
У меня в висках застучал пульс, точно мне принялись колотить по черепу изнутри.
Я вытерла со лба пот и подумала, что заору, как резаная, если сей секунд не свалю в сортир. Сейчас мне точно не помешало бы ведро ледяной воды, вылитое на голову.
Адель внимательно изучала мою рожу, которая теперь-то уж наверняка была похожа на помидор. Я сделала шаг назад – и смахнула на пол какую-то плоскую хреновину, похожую на эмалированный поднос; эта штука загрохотала так, что с дерева напротив с шумом сорвалась стая воробьёв.
Самое время было наступить первым из проблем, которые прилагались к этой танцующей Эли.
– Здравствуйте, доктор Дельфингтон, – автоматически сказала я.
– Тебе нравится Эли Вудстоун, – Адель говорила так, словно констатировала медицинский факт – а я была жертвой аборта и плавала в заспиртованном виде за стеклом лабораторной банки.
– Да, – слёту бухнула я. – Извини.
– Извинить за что? – удивилась Адель.
– За то, что нравится, – я выглядела, как полный дебил, не иначе.
– И? – спросила Адель.
Что за чёрт? Это было моё слово. Когда я не хотела ломать мозги, я говорила это 'И?' – и оно означало: 'И что же мы будем делать дальше, Ник?' или 'И что ты хочешь, чтоб я сделала, Ник?'
– Такое ощущение, что сейчас ты лопнешь, – выручила меня она.
– И – просто нравится, – я не придумала ничего лучше.
– Она милая, – сказала Адель.
– Милая, – тупо согласилась я.
Я не могла тут же на месте взять и выдать, что мои мозги окончательно и бесповоротно сказали мне 'пока', а в качестве думалки заработали совершенно другие части организма. Я предпочла бы проглотить свой язык, нежели признаться, что больше всего на свете мне хотелось пройтись с этой Эли по улице.
– Я чувствую себя полным дерьмом, – честно сказала я.
– Потому, что ты считаешь, что она милая? – уточнила Адель.
– Вроде того, – сказала я.
– Вокруг нас куча милых людей. При чём тут дерьмо? – она пожала плечами.
– Конечно, ни при чём, – поспешно сказала я.
– Она приходит сюда примерно два раза в неделю, – добавила Адель, глядя мне в глаза. – Если ты
