пачкающие пальцы, столовая ложка, согнутая почему-то гораздо круче, чем полагалось…
– Ковальчик, – сзади неслышно подкралась Берц. Чёрт возьми, я порвать была готова человека, который будет подползать ко мне бесшумно, как привидение – ах, если б это была не Берц, ну если бы!
– Яблоко хочешь? – неожиданно спросила она и тут же протянула мне яблоко.
На этаже повисла тишина. Половина народу ушла в увольнение – а в Старом городе цвели каштаны, и белые душистые их свечки видны были за много километров…
Мы стояли с Берц возле открытого окна и грызли её яблоки – большие, привезённые откуда-то издалека в самый крупный городской магазин. На них были кругленькие наклейки с торговой маркой, мы сдирали их и лепили на стену снаружи. Солнце цеплялось уже за крыши домов, за высокие башенки и флюгеры на длинных шестах, а потом и вовсе стало опускаться куда-то за лес, который маячил далеко- далеко, на горизонте.
Давно улетел вниз огрызок, но неспокойно было у меня на сердце, словно скрёбся там некто невидимый под названием чуйка. Села на подоконник пчела – это была первая пчела, которую я видела в этом году. Быть может, ослеплённая закатным солнцем, она приняла шелушащийся от краски подоконник за что-то полезное, а может, просто устала с непривычки. Я покосилась было на Берц и подумала, не схватить ли пчелу за крылья. Тогда она точно встрепенётся и укусит – и я живо побегу вытаскивать иголкой жало и мазать палец йодом, или ещё какой-нибудь дрянью. Придёт боль, такая желанная, а из головы у меня сами собой подеваются куда-нибудь те мысли, что делали из меня варёную макаронину, размазанную по стеклу.
Где-то на улице затарахтел мотор, пчела улетела, а я поняла, что долбало мне по мозгам.
Всё это время, весь чёртов день я не прекращала думать про докторшу.
Почему, чёрт подери, почему я не могла занять свою башку чем угодно другим? И почему, чёрт подери, Берц взяла тогда с собой именно меня? Ведь не знай я сейчас, что к чему, не было бы сегодня этого тумана в голове, похожего на синюю гарь от двигателя вездехода, которой нанюхаешься и ходишь потом, словно чумной?
Она ведь была не с другой стороны? Но зато она была нейтралом, так?
Она не сама пришла к нам, её приволокли силком – хоть и не сказать, что она сопротивлялась, как львица.
Однако я слишком хорошо представляла, что, скорее всего, произойдёт, когда необходимость в ней минует. Пришлют врача, молодого и глупого, но имеющего погоны и хотя бы какое-нибудь захудалое званьице. А потом будут просто брызги крови на лопухах и на старинной стене снаружи, где-нибудь на задворках, куда её выведут, чтоб не пачкать пол и не смущать юные умы.
Но мне ведь всегда были параллельны такие штуки?
Мне ведь было фиолетово, разве нет?
…Фиолетовое солнце садилось в тучу, которая, откуда ни возьмись, выползла из-за леса. Берц куда-то подевалась, и я стояла у окна в одинаре, а внизу, к ступеням подъезда уже подтягивались из увольнения те, кто словил свою порцию кайфа в Старом городе.
– Разъетить твою мать! – звук, словно лопнула электрическая лампочка. Вишенка Риц в компании пятна и осколков, разлетевшихся по брусчатке на добрых несколько метров. – Твою дивизию, ну ты подумай, а! Что за день?!
Кто-то затормозил рядом, потом втянул носом воздух, присвистнул и включил вторую скорость. Риц с опаской оглянулась и исчезла следом. Пятно ещё десять минут назад точно называлось водкой или контрабандным спиртом. Но внизу было уже пусто, и отвечать за происхождение лужи и осколков остались только гордые гранитные львы…
Кто от бабы, кто от мужика – с домашними пирогами, и первой редиской с огородов, и подовым хлебом, завёрнутым в чистые полотенца… И, если бы борщ давали завтра, то половина того, что было положено всем нам по норме, точно досталась бы мне.
Я ходила в город редко – да и что мне было там делать, разве что глазеть на главной улице на гуляющих барышень или на выставленные в витринах товары? Местные барышни меня интересовали примерно так же, как и вопрос 'Есть ли жизнь… ну, к примеру, на луне?', товары… если только это была еда; например, колбаса из маленькой частной коптильни, которая точно не водилась в тех местах, где меня угораздило родиться, или шоколадные конфеты с цельными ядрышками лесных орехов – потому что когда-то давно у меня просто не было на них денег. Но я знала, что завтра я пойду-таки в Старый город – и с этими мыслями я сейчас просто доживу до отбоя.
Сортир холодный – почему-то даже сейчас он был ледяной, словно погреб.
– Привет, – сказала Джонсон.
Я посмотрела на неё с подозрением.
– Ну, что, какие новости? – поинтересовалась Джонсон.
Она спросила это так, будто я неделю была хрен знает где.
– Какие, к чертям собачьим, новости? – мрачно сказала я.
– Ковальчик, у тебя, никак, любовь? – тут же подначила Олдер.
Напротив висело забрызганное зеркало. О, да, ну конечно! Странно, если б промолчала – стоило ей увидеть меня с такой рожей дольше получаса.
– Мужского рода или женского? – спросил кто-то из кабинки.
– Если женского – то зазноба. Так называется, – авторитетно пояснила Олдер.
– Без тебя знаю, – обиделись из кабинки.
– А с обедом точно недобор вышел. Это вредно, Ковальчик, знаешь ли, – Олдер намочила полотенце под струёй воды и уже хотела огреть меня им пониже спины – с оттягом.
И это весело, ведь на самом же деле весело, и почти скрывшееся солнце посылает так некстати последний весёлый лучик… Чёрт подери, я ржала бы, как ненормальная – и тут же предложила бы совершенно идиотскую кандидатуру, например, ту же Берц, – если бы это случилось, ну, хотя бы вчера.
Но вчера – это было вчера…
А сегодня моё ухо каким-то манером уловило слово 'докторша', и внутри меня словно начала взбухать коричнево-красная пена, будто в пластиковой бутылке с газировкой, особенно когда со всей дури потрясёшь её из хулиганства вверх ногами в жаркий день – и я поняла, что сейчас эта пена уже полезет через край.
– Нет, – я не кричала. Я шептала. – Нет, ты что, родная, никаких зазноб, – мой кулак врезался в стену прямо возле её левого уха, кафель острыми брызгами разлетелся вокруг – вместе с каплями моей крови.
– Просто смотри, – я отняла руку от стены; кровь струилась по запястью и дальше, к локтю, смешиваясь с синими линиями наколок, и там, уже с локтя, капала, шлёпаясь на пол, словно чернила из разбитой непроливашки. – Фокусируйся, – несколько звонких щелчков пальцами, крест-накрест – хотя мне было больно, чёрт, УЖЕ больно, уже хоть что-то вместо пустоты. И это хорошо, потому, что только не пустота, полная вопросов, которые не надо, НЕ СТОИТ задавать… – Фокусируйся, с-с-сука… ты видишь мою руку? Видишь или нет? Никогда… не смей… спрашивать… меня… об этом…
Я даже не ждала ответа, держа окровавленные пальцы перед её глазами. Я вообще говорила не для того, чтобы услышать чёртов ответ, а чтоб нарваться на драку, чтоб получить порцию боли, а лучше несколько порций – вместе с наказанием за хамство, будто вместо тех нескольких тарелок обеда, которые я сегодня точно недобрала…
– Фокусируйся! – орала я так, что было слышно, наверное, на первом этаже, на КПП. – Просто смотри на меня и фокусируйся! – сейчас должна прискакать Берц, и нам точно не поздоровится, это уж как пить дать.
– Не заводись, Ковальчик, – меня не пытались удержать, чтоб не схлопотать за компанию по морде. Олдер попятилась – скорее, от неожиданности, мать её… От чёртовой неожиданности – тогда не надо было, чёрт её дери, говорить людям всякую белиберду…
Я в последний раз со всей силы долбанула по проклятому кафелю, окончательно разбивая вдрызг свой кулак – мне уже казалось, что вместо костяшек там нечто, похожее на котлетный фарш. Берц было не видать. По белой стене текли струйки крови, и шумел за перегородкой оставленный кем-то открытым кран…
