– Да, спасибо, – кивнул я. – Эти гориллы – ваши вышибалы?
– Я их использую, – строго сказал он, – как вышибал. И не посылаю их избивать женщин и жокеев.
– Стало быть, немного подхалтуривают на стороне? Не так ли?
Он ответил уклончиво.
– Я ожидал, – сказал он, – что, будь у тебя письмо, ты чего-нибудь от меня потребуешь. Чего-нибудь побольше… ответов.
Я подумал о письме, которое помнил слово в слово:
«Дорогой Виктор Бриггз,
Я уверен, что вам будет интересно узнать, что я имею следующую информацию. За последние шесть месяцев вы пять раз тайно договаривались с букмекером об обмане делающих ставки игроков, устраивая так, чтобы ваши фавориты с шансами на победу проигрывали свои заезды».
За этим следовал список из пяти скачек, дополненный суммами, которые Виктор получал от своего знакомого букмекера. Дальше письмо гласило:
«У меня находится заверенное данным букмекером собственноручное признание.
Как вы можете заметить, на всех этих пяти лошадях скакал Филип Нор, который явно осознавал, что делает.
Я мог бы отослать это признание в Жокейский клуб, и в таком случае вы оба были бы исключены. Однако вскоре я вам позвоню с альтернативным предложением».
Письмо было отправлено более трех лет назад. Три года Виктор Бриггз не мошенничал с лошадьми. Но ровно через неделю после гибели Джорджа Миллеса Виктор Бриггз взялся за старое. Вернулся к прежним играм, чтобы понять, что на своего беззащитного жокея он больше полагаться не может.
– Я ничего не собирался делать с письмом, – сказал я. – Даже не собирался говорить вам, что оно у меня. До сегодняшнего дня.
– Почему? Ты хотел выигрывать. Ты мог бы использовать его, чтобы заставить меня согласиться. Тебе ведь говорили, что ты потеряешь работу в любом случае, если не будешь скакать, как я хочу. Ты знал, что я не перенесу, если меня выставят из клуба. И все равно ты не использовал письмо. Почему?
– Я хотел… я хотел, чтобы вы по-честному обходились с лошадьми ради их же блага.
Он окинул меня еще одним долгим непроницаемым взглядом.
– Вот что я тебе скажу, – наконец начал он. – Вчера я сложил все призовые деньги, которые получил с тех пор, как Дэйлайт скакал в Сандауне. Все эти третьи и вторые места, равно как и за победу Шарпенера. Я прибавил выигранные по ставкам – за победу и место. И оказалось, что я в последний месяц, когда ты скакал честно, заработал больше, чем в тот раз, когда ты сбил Дэйлайта с шага. – Он помолчал, ожидая реакции, но я, поняв это, просто смотрел на него. – Я увидел, – продолжил он, – что ты больше не собираешься мошенничать на скачках. Я это понял. Я понял, что ты изменился. Ты стал другим человеком. Более зрелым. Более сильным. Если ты будешь по-прежнему скакать для меня, то больше я не стану тебя просить проигрывать. – Он снова замолчал. – Этого достаточно? Ты это хотел услышать?
Я отвел взгляд, посмотрел на зимний пейзаж за окном.
– Да.
Помолчав еще немного, он сказал:
– Ты знаешь, Джордж Миллес просил не денег. По крайней мере…
– Пожертвование в пользу пострадавших жокеев?
– Ты много знаешь.
– Я узнал, – сказал я, – что Джордж вымогал деньги не для себя. Ему нравилось… – я подыскал слово, – разрушать чужие замыслы.
– И сколько он разрушил?
– Насколько я знаю, семь. Может, восемь, если вы спросите своего букмекера.
Он был изумлен.
– Джорджу Миллесу, – сказал я, – нравилось заставлять людей ползать перед ним. Он так со всеми поступал, хотя и не слишком жестко. А вот тех, кого он застал на месте преступления, он унижал с удовольствием. У него для всех были альтернативные предложения… Либо обнародование, либо делай то, чего требует Джордж. А в общем-то Джордж хотел просто не дать осуществиться злу. Не дать Ивору ден Релгану играть мускулами. Не дать Дане принимать наркотики. Не дать другим… делать другое.
– Не дать мне, – сказал Виктор с налетом холодного юмора, – вылететь из клуба. – Он кивнул. – Ты, конечно, прав. Когда Джордж Миллес мне позвонил, я ожидал прямого шантажа. Но тут он сказал, что я просто должен вести себя хорошо. Он так и сказал. «Пока вы не дурите, Виктор, – сказал он, – ничего не случится». Он назвал меня Виктором. А я и знаком-то с ним не был. Конечно, я знал, кто он такой, но и только. «Виктор, – сказал он мне, словно я был домашней собачкой, – пока вы будете послушным мальчиком, ничего не случится. Но если я заподозрю неладное, я буду следить за Филипом Нором с моей камерой, пока не ткну его мордой в закон, и тогда, Виктор, из вас обоих сделают отбивные котлеты».
– И вы до сих пор помните все это слово в слово? – изумленно спросил я.
– Я записал его. Я ждал его звонка. Мне было нужно доказательство шантажа. А получил я только высокоморальное увещевание и предложение внести тысячу фунтов в Фонд пострадавших жокеев.
– И больше ничего?
– Он подмигивал мне на скачках.
