– Ты ведь что-то говорил о тетушках? – спросил я. – О тех, что были на похоронах?
Он нетерпеливо помотал головой.
– Это папины сестры. Старшие. Они никогда не любили маму.
– Все равно…
– Они же стервы! – взорвался он. – Я звонил им… они сказали… стыдобища какая… – Он злобно изобразил их голоса: – «Скажи бедняжке Мэри, что на страховку она может купить хорошенькое бунгало на побережье». Меня чуть не стошнило.
Я начал переодеваться в скаковую форму, понимая, что для Стива сегодня работа значения не имеет.
– Филип, – умоляюще сказал он, – ты видел ее. Вся избита… и папы нет… а теперь еще и дом… Пожалуйста, прошу тебя, помоги мне!
– Ладно, – покорно сказал я. А что еще скажешь? – Когда закончу скачку, мы что-нибудь вместе придумаем.
Он сел на скамью, словно ноги его не держали, и просто сидел там, глядя в никуда, пока я переодевался.
Гарольд, как обычно, стоял у весов, ожидая, пока я буду взвешиваться. С понедельника он не упоминал о жизненно важном решении, которое повесил на меня, и, возможно, думал, что я молчу не от рвущих мне душу сомнений, а молчаливо соглашаюсь вернуться к прошлому. В любом случае, когда я положил седло ему на руку, он совершенно нормально спросил:
– Слышал, кого приняли в Жокейский клуб?
– Да.
– В другой раз они и Чингисхана примут.
Он пошел седлать Памфлета, вскоре и я присоединился к нему на парадном круге, где беспечно вышагивали лошади, а их хозяин, поп-звезда, сосредоточенно грыз ногти.
Гарольд подцепил еще кое-какие новости.
– Я слышал, что это Большой Белый Вождь настоял на принятии ден Релгана в Клуб.
– Лорд Уайт?[5] – Я был поражен.
– Сам старик Сугроб.
Моложавый хозяин Памфлета щелкнул пальцами и сказал:
– Эй, а как насчет милого музона на этого малыша?
– Двойное пари, – предложил Гарольд, уже усвоивший язык поп-звезд. Поп-звезде лошадь была нужна для популярности, и он выпускал ее на скачки, только когда их транслировали по телевидению. Он, как всегда, прекрасно знал расположение камер, так что, если бы они вдруг повернулись к нему, он не стал бы так вот стоять за спинами у нас с Гарольдом. Я восхищался его осведомленностью в этом – да и всем его поведением, поскольку вне сцены, скажем так, он имел склонность снова становиться парнем среднего класса из пригорода. Приукрашенный образ рабочего парня – это полная фигня.
В тот день он явился на скачки с темно-синими волосами. На круге возле нас возникло что-то вроде тихого инфаркта, однако Гарольд вел себя как ни в чем не бывало, поскольку владельцы, которые оплачивают свои счета, могут вытворять все, что хотят.
– Филип, дорогой, – сказала поп-звезда, – отведи малыша назад к папочке.
«Наверное, он подцепил это в каком-нибудь старом фильме», – подумал я. Уж конечно же, даже поп- музыканты так не говорят. Он снова принялся грызть ногти, и я сел на Памфлета и поехал посмотреть, что могу сделать для двойного пари.
Я не считался особо сильным в скачках с препятствиями, но, может, в душе Памфлет уже выиграл сегодня, как и я. Он просто пролетел всю дистанцию как на крыльях, обогнав фаворита на финишной прямой, и мы вернулись, чтобы снова попасть в объятия синеволосого (на радость телевидению). Тренер маленьких групп лошадей с встревоженным видом предложил мне дополнительные скачки в пятом заезде. Жокей их конюшни покалечился… не буду ли я против? Я не был против, я был польщен. Прекрасно, у конюха есть форма, встретимся на круге. Великолепно.
Стив по-прежнему задумчиво сидел у моей вешалки.
– Сарайчик тоже сгорел? – спросил я.
– Что?
– Сарайчик. Там, где морозильник. С фотографиями твоего отца.
– О, да, сгорел… но папиных фотографий там не было.
Я стянул оранжево-розовую форму поп-звезды и пошел за более спокойной зеленой и коричневой для дополнительного заезда.
– Так где же они были? – спросил я, вернувшись.
– Я сказал маме, что ты говорил про тех людей, которым могут не понравиться папины снимки, и она решила, что ты думаешь, будто все эти ограбления и на самом деле связаны с фотографиями, а не с ее мехами и всем таким. И что если так, то она не хочет оставлять все эти пленки там, где их по-прежнему могут украсть. Потому в понедельник она заставила меня перенести их к соседям. Там коробки и сейчас лежат, в чем-то вроде флигеля.
Я застегивался, думая обо всем этом.
– Хочешь, я навещу ее в больнице? – спросил я.
