таковой является? Может, вы собираетесь обольстить определенного члена Жокейского клуба? Надеетесь вступить в Клуб и на прочие поблажки?
Я, конечно, мог бы отослать эти фотографии упомянутому лорду. Вскоре я позвоню вам с альтернативным предложением.
Искренне ваш
Лорд Уайт постарел на глазах. То сияние, которым одарила его влюбленность, угасло и затаилось серым налетом в морщинках. Я отвернулся. Я смотрел на свои ноги, на руки, на тщедушные розовые кусты за окном. На все, что угодно, только не на этого раздавленного человека.
После долгого молчания он сказал:
– Откуда вы их взяли?
– Сын Джорджа Миллеса отдал мне коробку с некоторыми вещами своего отца после его смерти. Там были эти фотографии.
Снова мучительное молчание.
– Зачем вы принесли их мне? Чтобы… унизить меня?
Я сглотнул комок и сказал, как мог, спокойно:
– Может, вы и не замечаете, сэр, но люди обеспокоены тем, какую власть в последнее время получил Ивор ден Релган.
Он еле заметно вздрогнул при этом имени, однако поднял голубые глаза и испытующе смерил меня долгим недружелюбным взглядом.
– И вы решили сами попробовать прекратить это?
– Сэр… да.
С мрачным видом, словно пытался найти в гневе убежище, он властно сказал:
– Это не ваше дело, Нор.
Я не сразу ответил. Мне и так великих трудов составило убедить себя в том, что это мое дело. Но в конце концов я робко сказал:
– Сэр, если вы в душе уверены, что внезапное восхождение Ивора ден Релгана к неслыханным высотам власти не имеет ничего общего с вашей привязанностью к Дане ден Релган, то я покорнейше прошу меня простить.
Он просто смотрел на меня.
Я снова заговорил:
– Если вы действительно верите в то, что скачки получат выгоду от платных управителей Ивора ден Релгана, то…
– Пожалуйста, уходите, – жестко сказал он.
– Да, сэр.
Я встал и направился к двери, но уже на пороге он остановил меня:
– Подождите, Нор. Я… должен подумать.
Я нерешительно обернулся.
– Сэр, – сказал я, – вас так уважают… так любят… все любят. Нерадостно на все это смотреть.
– Не будете ли вы так любезны вернуться и сесть? – Голос его все еще был суровым и обвиняющим. Все еще колючим.
Я снова сел в кресло, а он подошел к окну и встал ко мне спиной, глядя на мертвые розы.
Он довольно долго размышлял. Мне в такой ситуации тоже пришлось бы подумать. Когда он заговорил, голос его совершенно изменился и по тону, и по глубине – он не дрожал, в нем не было ярости. Он говорил как обычно. Но – не поворачиваясь ко мне.
– Сколько народу, – спросил он, – видели эти снимки?
– Я не знаю, скольким показывал их Джордж Миллес, – сказал я. – Что до меня, то их видел только один мой друг. Он был у меня, когда я нашел эти снимки. Но он не знает ден Релганов. Он нечасто бывает на скачках.
– Значит, вы ни с кем не советовались, когда пришли сюда?
– Нет, сэр.
Еще одно долгое молчание. Однако я умел ждать. В доме было очень тихо. Словно бы он затаил дыхание, как и я. Бред.
– Вы собираетесь, – спросил он, – отпускать по этому поводу шуточки на скачках?
– Нет! – в ужасе ответил я. – Нет.
– Может… – Он осекся, но затем продолжил: – Может, вы ждете какого-нибудь вознаграждения… услуги… или наличными… за молчание?
Я встал, словно он ударил меня, а не сделал свой словесный выпад с шести шагов, не оборачиваясь ко мне.
– Нет, – сказал я. – Я не Джордж Миллес. Я думаю… думаю, мне пора.
