— Ну, знаешь ли… В Москве они или нет — разбираться все равно придется здесь…
— О чем ты? — спросил Тура и вдруг догадался: — Телеграммы — что? Не ушли?!
Тура поднялся, посмотрел на графин — он просто умирал от жажды.
— Видишь ли… — объяснил Митрохин. — Довиденко попридержал их. Он решил, что ты все-таки обязан посоветоваться. Показать бюро обкома… — Митрохин вынул бумаги из папки, которая лежала перед ним. — Вот они…
Это были телеграммы.
Довиденко и Амиров молча следили за Саматовым.
Тура поднял стакан и долгим неудержимым швырком выплеснул содержимое им в лица. У него было такое чувство, словно он окропил их кровью невинно казненного.
Довиденко и Амиров мгновенно вскочили, готовые броситься на Туру.
Митрохин с силой ударил кулаком по столу:
— Прекратите немедленно! Забыли, где находитесь? С делом Кулиева надо детально разобраться! Сегодня же…
Умар Кулиев находился в камере смертников, вход в нее находился внутри решетчатой металлической клетки, которая тоже запиралась на ключ, как и сама камера.
В камере стояла двухъярусная «шконка», стол и стул.
Услышав звук открываемого замка, Кулиев обернулся. У двери стояли два контролера. Теперь за ним всегда приходили по двое.
Один из контролеров был постоянный, Кулиев его часто видел — он не вызвал его внимания; второй, новый — высокий, поджарый, явно офицер. Кулиев его внимательно оглядел.
Майор Смирнов — а это был он — ничем не выдал себя, он невозмутимо отнесся к интересу, проявленному к нему смертником.
— На выход без вещей… — объявил первый контролер. Он же защелкнул на руках Кулиева наручники.
Втроем они вышли из металлической клетки у камеры, направились в глубь тюремного лабиринта.
У одной из дверей Кулиев и его эскорт остановились. Контролер постучал, затем открыл дверь.
Внутри находилась небольшая камера, в углу которой за металлической решеткой стояла скамья для узника.
Конвой завел Кулиева в предназначенную для смертника клетку, и в тот же момент дверь в камеру снова открылась, впустив нескольких людей: представителей прокуратуры, органов внутренних дел, «общественности» и врача.
— Встать! — скомандовал контролер. Кулиев поднялся. Он все понял.
Эти люди должны были сейчас объявить — суждено ли ему и дальше топтать эту неплодородную, но такую теплую, ласковую землю, слышать с грохотом сотрясающий берег морской прибой, видеть вздымающуюся над волнами коричнево-желтую пену, смотреться в тускло мерцающие ртутные зеркала соляных озер.
Чтение Книги Судеб не заняло и двух минут.
Представитель прокуратуры удостоверился:
— Кулиев?
Ум ар назвал себя.
— Статья…
Умар Кулиев уже знал свою судьбу. Ходатайство о помиловании было отклонено… Раньше, чем ему объявили постановление, он закричал; это был крик раненого зверя:
— Я не виновен!
Конвоиры уже вели его к двери. К ним присоединилось еще трое здоровенных конвоиров, которые крепко взяли Кулиева под руки.
Майор Смирнов шел теперь чуть сбоку.
Они спускались по лестнице. Сверху и по бокам их окружали решетки.
«Я не виновен…»
Лестница становилась все круче. Звуки тюрьмы сюда уже не проникали.
«Я не убивал…» — отдавалось от стен.
Перед ним открылась дверь камеры. Кулиев вошел в нее.
Камера была обычная — со столом, со шконкой…
Конвоиры — за исключением майора Смирнова — за ним не последовали.
Смирнов остановился в нескольких шагах от двери, в руке у него был пистолет; смертника и палача отделяли несколько метров.
Смирнов прицелился, плавно нажал спусковой крючок…
Через несколько минут появившаяся в камере группа, надзиравшая за исполнением приговоров, констатировала смерть осужденного и подписала соответствующий протокол.
Солнце еще только поднималось.
Пустыня завораживала, парализовала. Как бездонный омут, она втягивала в себя, грозила бесследно растворить в своей рыжей пустоте.
Всевышний Создатель сих мест, приступая к творению, страдал в этот момент или приступом дальтонизма, или острым дефицитом красок — он соорудил этот мир из одних желтых и серых оттенков — от серебристо-седого неба до охряной пены. И припорошил пепельным налетом соли.
На краю пустыни, рядом с дорогой, уже шла работа.
Завернутый в простыню труп двое работяг под наблюдением офицера спустили на веревках в могилу.
Потом они вытащили веревку, поплевав на ладони, взялись за лопаты.
Все та же группа представителей прокуратуры, органов внутренних дел и «общественности» наблюдала за преданием тела земле.
Могила была неглубокой. Могильщики заровняли землю быстро.
Офицер махнул рукой бульдозеристу, сидевшему в своей машине поодаль.
Бульдозер двинулся к свежей могиле, тяжело приминая за собой землю.
Погода, похоже, портилась. Боковой ветер наносил на трассу ползучие дымящиеся языки песка.
«Кирли-кирли… Цэ…» — чайки с визгом пикировали на воду, пронзительно, на одной ноте, повторяя свой жалобный крик.
Вокруг была пустыня.
А на краю ее — урез взбесившегося от шквалистого ветра буровато-грязного прибоя, размытого мутно- зелеными полосами.
Был еще тусклый слепой свет солнца — как бы день, а все безвидно.
Песок под ногами был вспучен нарывами сыпучих дюн.
Тура и Силов выбрались из машины.
«Нива» стояла у самого берега на утрамбованном волнами ракушечнике.
Мужчины закурили.
Они обдумывали разговор, который состоялся у них по дороге.
Наконец, Тура щелчком отбросил сигарету.
— Я не вижу силы, которая смогла бы с ними сегодня справиться! Но не стрелять же их теперь без суда и следствия…
Ветер относил его голос, Саматов почти кричал.
— Нет, конечно. Кроме того, кажется, они нас скорее расстреляют… — крикнул Силов.
— Ну, это мы еще посмотрим… — достал еще сигарету. Прикурил на ветру. — Еще не вечер…
Силов ответил любимой дурацкой приговоркой:
— Все будет хорошо. А, может, нет. Но тогда все будет очень плохо…
— Смотри…
Тура показал рукой в сторону Берега. Впереди, где границы моря и песка выглядели размытыми, взлетела ракета. За ней другая. Небо прочертили две крутые кривые…
Экипажи многих браконьерских лодок в море были заняты своей обычной работой.
