течение долгого времени на почте в метро на станции «Центральное кладбище» исчезали посылки. Это могло быть под силу разве что целой шайке, которой знакома работа почты на перроне. Вчера найден главарь шайки – женщина. Она была арестована на перроне сегодня в полвосьмого утра. Фамилия ее Клаудингер.
– Клаудингер! – вырвалось у госпожи Моосгабр на скамье.
– Но это не та Клаудингер, у которой живет ваш зять, – покачала головой госпожа Кнорринг, – это лишь совпадение фамилий. Та Клаудингер, как я вам уже сказала, по чистой случайности очень похожа на вас. Ей лет семьдесят.
– А что я должна выяснить, госпожа Кнорринг? – спросила госпожа Моосгабр с интересом. – Это тоже касается Охраны?
– Это касается Охраны, – кивнула госпожа Кнорринг, – касается постольку, поскольку есть подозрение, что в шайку расхитителей входил один мальчик по имени Линпек. Линпеку, – госпожа Кнорринг подняла голову, – примерно тринадцать, это сын госпожи Линпек, которая получает алименты от своего первого мужа и держит киоск в метро на перроне станции «Центральное кладбище». После школы мальчик возит по тому же перрону тележку и продает всякую всячину.
– Киоск, – удивленно проговорила госпожа Моосгабр, – она держит киоск в подземке на станции «Кладбище»? А что в нем продается?
– Что обычно продается на вокзале, – сказала госпожа Кнорринг, – разные пирожные, напитки, возможно, сигареты. Может, открытки и марки. Но нас интересует прежде всего ее сын, что возит по перрону тележку. Он продает разные вещи, которые покупают на перронах с тележек. Вы могли бы сходить туда и поговорить с госпожой Линпек и ее мальчиком? – Госпожа Моосгабр быстро кивнула, а госпожа Кноррлнг продолжала: – Спросите их этак окольным путем, что они думают о расхищении посылок, и посмотрите, какой у них при этом делается вид. Выясните, как относится госпожа Линпек к мальчику и что это за мальчик. Судя по сведениям, какими мы располагаем в Охране, и по тому, что я только что слышала наверху, в нем есть зачатки преступника. Меня устроит, если вы подадите нам рапорт в течение недели. Полиция все равно раньше не закончит расследование по делу арестованной, ибо эта женщина глухая.
Госпожа Кнорринг посмотрела на письменный стол, посмотрела в ноты, и госпожа Моосгабр поняла, что аудиенция окончена. Сидя на скамье, она медленно коснулась ноги и потом так же медленно встала. Господин Смирш за пишущей машинкой и господин Ландл у зарешеченного окна молчали, и, казалось, они также считали, что аудиенция окончена. Но госпожа Кнорринг внезапно оторвала взгляд от нот, посмотрела на госпожу Моосгабр и сказала:
– Я знаю, вы не получаете за службу в Охране ни гроша. Но у меня есть возможность хоть как-то возместить вам это. У меня для вас, госпожа Моосгабр, вскоре, видимо, будет одна работа, за которую вы сможете получать жалованье. Я еще не знаю определенно, но это вполне реально. Речь идет о присмотре за мальчиком на несколько часов в неделю в одной богатой семье, на вилле. Хозяин – вдовец, часто не бывает дома, а его экономка не в состоянии углядеть за мальчиком. Нужно следить, чтобы мальчик после школы не шлялся и не озорничал, больше ничего. Он превосходный ученик, кажется, лучший во всей школе. Хромает у него только дисциплина. Хозяин вам за это щедро платил бы.
– Я, пожалуй, приму это предложение, – сказала госпожа Моосгабр, – я справилась бы с мальчиком, при этом успевала бы и на кладбище.
– Я вам дам знать, – кивнула госпожа Кнорринг, – а теперь сходите, пожалуйста, на перрон к госпоже Линпек.
И госпожа Моосгабр наконец действительно смогла откланяться.
Уже за дверью зала ожидания она услыхала, как госпожа Кнорринг сказала:
– Итак, господа, посмотрите в ноты.
А когда госпожа Моосгабр выходила из зала ожидания в коридор, ей почудилось, что из канцелярии доносится пение.
IX
Когда они прошли главные кладбищенские ворота и оказались на площади Анны-Марии Блаженной, башенные часы пробили половину третьего пополудни. Солнце отражалось на западной стороне стеклянной крыши вокзала «Центральное кладбище», который стоял в конце площади. Это было огромное высокое здание – узловая станция подземной дороги и одновременно уличного транспорта: автобусов и троллейбусов. Госпожа Моосгабр в длинной черной юбке, кофте, платке и туфлях без каблуков остановилась на окраине площади, посмотрела на огромное высокое здание вокзала и затрясла большой черной сумкой, словно хотела приободрить себя, но на самом деле она остановилась, посмотрела на здание вокзала и затрясла сумкой для того, чтобы указать привратнице на отдаленные современные дома.
– Там, – указала она, – был трактир, где у меня была свадьба. Трактир «У золотой кареты», но теперь от него и следа не осталось. Теперь на его месте многоэтажка. Ну а за этим вокзалом – ратуша, где нас поженили. А там, у тех киосков, – госпожа Моосгабр указала на киоски из стекла и пластика, расположенные близ отдаленных современных домов, – там сейчас ни одной живой души.
– Госпожа Моосгабр, – выпалила привратница, на ней была летняя цветастая блузка, короткая юбка, и ее щеки ярко пылали, – какое у вас отличное зрение, в такую даль видите, что там ни души. А я уже дождаться не могу. Госпожа Моосгабр, – выпалила она, и ее щеки ярко пылали, – я ведь еще ни разу не видела, как вы работаете. Представляете, за эти двадцать лет, что вы в Охране, я ни разу не видела, как вы работаете. До сих пор мне обидно, что тогда, после похорон Фабера, я торопилась домой, а вы на кладбище гонялись за Айхенкранцем. Но сегодня я увижу вас в деле. Нам пора идти.
Они устремились к огромному высокому зданию вокзала – на его стеклянной крыше отражалось солнце, а возле него стояла статуя Анны-Марии Блаженной, – и госпожа Моосгабр затрясла большой черной сумкой и сказала:
– Как я вам уже говорила, госпожа привратница, когда госпожа Айхен увидела меня, она испугалась и не могла успокоиться чуть ли не до самого конца. А потом поблагодарила меня, что все так удачно вышло. Ну, а мальчик… – госпожа Моосгабр покачала головой, – мальчик не испугался. Он ни за что не мог поверить, что это была я. Сказал, что та женщина, которая его вела, была совершенно другая.
– Совершенно другая, – засмеялась привратница и ускорила шаг, – еще бы. Естественно, как бы он узнал вас, когда в том парке вы похожи были на артистку или на купчиху с Канарских островов. Если бы не я сама вас подкрашивала, я бы тоже не узнала вас. Но эти вещи вы пока можете оставить у себя, – сказала привратница, по-прежнему ускоряя шаг, – вы положили их в шкаф?
– Да, в шкаф, – кивнула госпожа Моосгабр, – шляпу я повесила, чтобы перья не сломались, бусы и подвески положила в шкатулку, а перчатки в пакет. Румяна, пудру и карандаш спрятала в буфет, чтобы мыши не разгрызли.
– Мыши их не разгрызут, – засмеялась привратница, – вот была бы потеха, если бы какая-нибудь влезла в румяна и пудру, представьте себе накрашенную мышь. Ее никто бы и не узнал. Думали бы, что это кошечка. – И привратница снова ускорила шаг и добавила: – Но, госпожа Моосгабр, как вы умеете владеть собой. Когда вы шли по улице, люди смотрели на вас, оглядывали с ног до головы, еще бы, вы похожи были на артистку, а вы на всех, говорите, ноль внимания.
– Ноль внимания, говорю, – кивнула госпожа Моосгабр, – смотрели и матери, и воспитательницы у фонтана, и полицейский, когда я вышла из парка, и люди оглядывались мне вслед, а я ноль внимания. Я понимала, почему они смотрят мне вслед, ведь я уже старая. Если бы я вышла так пятьдесят лет назад, когда в трактире «У золотой кареты» была моя свадьба, дело другое. Но я вам вот что еще хочу сказать, – кивнула госпожа Моосгабр и затрясла большой черной сумкой, – госпожа Кнорринг сожалеет, что я не довела мальчика до самого дома, что я осталась в кустах. Мне надо было довести его до самой квартиры. Но мне не хотелось, раз я была похожа на артистку или на богатую купчиху. И знаете почему? Мне пришлось бы рассказать госпоже Айхен о «Рице».
Они подходили к статуе Анны-Марии Блаженной, стоявшей в тени огромного стеклянного вокзала, госпожа Моосгабр замедлила шаг, и привратница поневоле тоже. Какой-то старый экскурсовод как раз рассказывал там группе иностранцев о статуе.
– Анна-Мария Блаженная, – рассказывал он шепелявым голосом и поминутно хватался за жилетку, где висела золотая цепочка, – была матерью нынешней вдовствующей княгини правительницы Августы, она умерла шестьдесят лет назад в возрасте ста лет. Молва уверяет, что она ходила в народ, в адальбертской
