решетки. Но кажется, – госпожа Кнорринг посмотрела на стол и на буфет, – госпожа Моосгабр печет. Пироги на завтра. Ах, какой аромат!
– Пироги на завтра, – кивнула госпожа Моосгабр у буфета и открыла тесто, – жаль, не могу вас угостить. Пока испеку, будет вечер, целый день пеку. Кладу туда ваниль, изюм, миндаль…
– Она цельный день печет, – тут же кивнула привратница, сидя на диване, и схватилась за шею. – Однажды она уже пекла цельный день такие пирожки. Госпожа Моосгабр угостит вас хотя бы чаем. – И когда госпожа Моосгабр кивнула и отошла от открытого теста на буфете к плите, привратница сказала: – Госпожа Моосгабр берет эти пирожки на завтрашний ужин к вдовцу. Взгляните, чего только нет у нее, и масло тоже. Вон там на буфет она только что положила ваниль и миндаль, а сколько у нее еще за этой миской с тестом всяких пакетиков и коробочек! Вот здесь, в этом кульке на столе, – привратница указала, – сахар.
– Пирожки будут несомненно хорошие, – кивнула госпожа Кнорринг, оглядывая стол и буфет, и переложила ноты из одной руки в другую, – жаль, что господина Фелсаха не будет дома, он уже на Луне. Дома останутся только мальчик и экономка, а может, еще придут студенты. Очень интересно, – госпожа Кнорринг поглядела на госпожу Фабер, которая сидела прямая и холодная, с неподвижным лицом и уже снова смотрела перед собой, поглядела и на Штайнхёгеров, сидевших на диване рядом с привратницей, по-прежнему беспокойных и удрученных, – очень интересно, как пройдет завтрашний праздник. Люди волнуются… – Она посмотрела на господина Смирша – как и господин Ландл, он все время молчал и только озирался кругом.
– На площади Анны-Марии Блаженной и на площади Раппельшлунда скопища людей, – беспокойно сказал господин Штайнхёгер.
– Их полным-полно и на перекрестке у торгового дома «Подсолнечник», – беспокойно и удрученно сказала госпожа Штайнхёгер, – но когда мы шли, люди уже расходились.
– Они снова там, – сказала госпожа Кнорринг и задумчиво поглядела перед собой, – они у Государственной оперы, и на проспекте Дарлингера, и у театра «Тетрабиблос». Они и перед Академией музыки, и перед протестантской часовней на улице Джузеппе Верди, и перед кафедральным собором святого Квидо Фонтголландского. Они и у редакции «Расцвета». А что вы на это скажете? – Госпожа Кнорринг повернулась к господину Смиршу. – Минуту назад мы с вами видели, что творится у редакции «Расцвета»…
– Не знаю, мадам, что и сказать, – пожал плечами господин Смирш, – там всегда люди. Обмениваются марками, говорят о спорте, о трансплантациях, о небе… и на площадях и на улицах в канун именин княгини людей всегда предостаточно, десятилетиями уж так повелось.
– Но сегодня все иначе, – сказала госпожа Кнорринг сухо и, переложив ноты из одной руки в другую, посмотрела на часы у печи, – сегодня люди у «Расцвета» не обмениваются марками. Сегодня там не говорят о фукусах и прочих водорослях. Нынче людей повсюду больше, чем в прошлые годы, а в городе особое напряжение. И ладана нынче как-то меньше, чем прежде.
– Его действительно мало, – беспокойно сказал господин Штайнхёгер, – но говорят, что сегодня развезут по москательным лавкам дополнительные мешки.
– Муж купил ладан вчера, – удрученно сказала госпожа Штайнхёгер, – но москательщик дал ему только четверть кило. Велел сегодня снова прийти. Зато вина вдосталь.
– Вина вдосталь, – кивнула госпожа Кнорринг и прижала ноты к груди, – а ладана мало. Значит, госпожа Моосгабр, завтра вы приступаете к работе у господина Фелсаха. Видно, ждете не дождетесь…
– Завтра приступаю, – кивнула госпожа Моосгабр задумчиво у плиты и налила чаю в три чашки.
– Она завтра приступает, – сказала привратница на диване, – в столовой будет ужин. Отметят приход госпожи Моосгабр, а также именины княгини. Госпожа Моосгабр сама накроет стол, а экономка и этот Оберон будут окуривать и украшать окна, по крайней мере, Оберон не удерет из дому. Вдовец, – сказала привратница и схватилась за шею, – сказал, что в государственный праздник мальчику нельзя выходить из дому. Ведь правда, госпожа Моосгабр, вдовец так сказал? – И госпожа Моосгабр кивнула и поставила на стол еще три чашки чаю.
– Ему нельзя выходить из дому, в сад и то нельзя, и главное – до ужина, – сказала госпожа Моосгабр задумчиво и перенесла изюм на буфет, чтобы на столе было больше места. А потом сказала: – Угощайтесь, госпожа Кнорринг, угощайтесь, господа. Если не очень сладко, в этом кульке – сахар.
– А как вы поживаете, госпожа Фабер? – спросила госпожа Кнорринг госпожу Фабер и вскинула голову.
Госпожа Фабер лишь пожала плечами, кивнула, но продолжала сидеть прямая и холодная, и на ее лице не дрогнул ни один мускул. Наконец она взяла чашку и немного отпила, Штайнхёгеры на диване покивали головой и тоже чуть отпили.
– Леса уже снимают, – сказала привратница, – работам уже конец. После праздника уберут кирпичи, тачку и бочку с известкой, что у двери госпожи Моосгабр. Если бы кто в бочку упал, так промок бы насквозь, а то и совсем утонул бы.
– И ослепнуть бы мог, – сказал господин Штайнхёгер и отпил чаю.
– Теперь у вас, госпожа Моосгабр, будет больше работы, – сказала госпожа Кнорринг и рукой, в которой не было нот, поднесла чашку ко рту и отпила немного чаю, – больше будет работы, если начнете ходить к Фелсахам, а справиться – с этим вы определенно справитесь.
– Госпожа Моосгабр определенно с этим справится, – сказала привратница на диване, – сейчас зимой ей не надо так часто ходить на кладбище, разве что на Душички, ведь вы, госпожа Моосгабр, получите цветы и хвою…
– Я уже получила, – кивнула госпожа Моосгабр, наводя порядок на буфете, где стояла миска с тестом, – я уже получила и убрала свои могилы. Положила цветы и хвою. Ведь день-другой – и будут Душички. К сожалению, не знаю пока, – сказала она, продолжая наводить порядок на буфете, где стояла миска с тестом, – попаду ли я в этом году на кладбище под Этлихом. На кладбище в Дроздов, на могилу мужа. На могилу мужа, возчика на пивоварне.
И госпожа Моосгабр у буфета положила на доску немного муки, отрезала кусок теста и начала делать пирожки.
– Теперь верю, что эта работа продлится до вечера, – сказал господин Смирш, глядя на буфет, – такие пирожки – не шуточное дело.
– Я тоже верю, – кивнул и господин Ландл, – такие пирожки – не шуточное дело, особенно если только сейчас начинаете их нарезать.
– И кладете в них всякую всячину, – кивнула госпожа Кнорринг, – на буфете у вас целая кондитерская фабрика, чего только нет там у вас, хотя я и не могу всего разглядеть, там довольно темно. Послушайте, госпожа Моосгабр, – сказала вдруг госпожа Кнорринг и посмотрела на Штайнхёгеров, на госпожу Фабер и на привратницу, – госпожа Моосгабр, я хочу спросить вас кое о чем. Не знаете ли вы случайно, – госпожа Кнорринг открыла ноты, которые все время держала в руке, – не знаете ли случайно некую Мари Каприкорну?
Привратница на диване подпрыгнула, ойкнула, а госпожа Моосгабр у буфета перестала делать пирожки.
– Мари Капри, – сказала она удивленно, – Мари Капри?
– Мари Каприкорну, – кивнула госпожа Кнорринг, а господин Смирш тоже сказал: «Мари Каприкорну», и господин Ландл повторил; «Мари Каприкорну».
– Верно, в сотый раз, – засмеялась привратница, – все спрашивают об этом госпожу Моосгабр. Я тоже госпожу Моосгабр об этом однажды спросила, правда, уже давно, еще когда Набуле замуж выходила. А потом об этом вас спрашивала госпожа Айхенкранц на кладбище и еще госпожа Линпек, когда мы с вами были в метро на станции «Кладбище». Все спрашивают о Мари Каприкорне.
– Госпожа привратница Кральц права, – кивнула госпожа Моосгабр, продолжая весьма изумленно смотреть на госпожу Кнорринг, на господина Смирша и господина Ландла, – все спрашивают о Мари Капри. Но я ничего не знаю о ней, я вообще ее не знаю. Знаю только, что вроде есть на свете какая-то Мари Капри и что она экономка, это, кажется, сказала нам госпожа Линпек, а больше я ничего не знаю. А вы, госпожа Кнорринг, знаете что-нибудь поподробнее?
– Я знаю так же мало, как и вы, – сказала госпожа Кнорринг и посмотрела в ноты, – и так же мало, как и
