Я спросила Николаоса, каким образом получилось так, что Теодоро-Мигель прислал сюда православного священника. Ведь, насколько мне известно, греческая и римская церкви враждуют.
Николаос пожал плечами и ответил, что не входил в подробности.
– Вероятно, этот человек зависит от Теодоро-Мигеля или чем-то обязан ему. Не знаю. Да и не стану спрашивать. Ни к чему.
Конечно, Николаос был прав.
Селия много времени проводила в библиотеке. В сущности, я видела ее только в столовой.
Казалось, прошло уже много времени и пройдет в таком странном спокойствии еще больше.
Но это, разумеется, была иллюзия.
Настал день похорон.
Они должны были быть скромными, тихими. Было уговорено, что молитву над могилой прочтет уже католический священник, чтобы не привлекать излишнего внимания видом священника-грека и его непонятным языком.
Привезли гроб.
Похороны должны были состояться вечером, чтобы опять-таки не привлекать излишнего внимания. Так захотел Николаос. Ведь я и Селия тоже хотели сопровождать Чоки к месту его последнего успокоения и лучше было бы, чтобы нас видело как можно меньше людей.
В тот день с утра я видела лихорадочные усилия дочери сохранить хотя бы видимость спокойствия. За завтраком она бросала незначащие фразы. Губы у нее чуть дрожали. Она то и дело опускала руки. Я поняла, что она ощущает и дрожь в пальцах. Но я молчала. Сейчас ей не были нужны слова утешения. Но надо было осторожно и внимательно наблюдать за ней, чтобы тотчас уловить момент, когда слова эти понадобятся ей.
После завтрака Селия ушла в библиотеку. Я сидела в саду. Я старалась ни о чем не думать. Бездумно наблюдала за насекомыми, следила за колышущейся под легким ветерком листвой.
Когда впадаешь в такое вот состояние бездумности и покоя, особенно на открытом воздухе, на природе, время летит незаметно. Позвали обедать. Селия была такая же, как и за завтраком. Николаос казался совсем спокойным.
После обеда я прилегла и немного поспала. Затем снова была в саду. Я заметила Селию. И она бродила по саду.
Греческий священник ушел еще утром.
После ужина Николаос позвал нас прощаться с его любимым другом.
Вслед за ним мы вошли в гостиную.
Окна были закрыты. Меня сразу же поразило отсутствие характерного трупного запаха. А ведь прошло уже три дня. Мы тихо приблизились к лежавшему. Я наклонилась, поцеловала его в лоб. Холодно стало моим губам. Я посмотрела на его лицо. Он лежал все с тем же выражением, будто в глубоком забытье продолжал что-то чувствовать, о чем-то смутно думать, о чем-то тревожиться.
По-прежнему лицо его было удивительно красиво.
Николаос тоже поцеловал его в лоб. И тихо отошел.
Приблизилась Селия. Я посмотрела на ее дрожащие губы и у меня сердце замерло от жалости к ней. Она подходила медленно. И вдруг резко бросилась к мертвому, принялась, заливаясь слезами, целовать его лицо, руки.
Мы не препятствовали ей.
Так же внезапно она стремглав выбежала из комнаты.
– Мы сейчас едем, – сказал Николаос. – Соберитесь. Пора.
Я пошла к Селии наверх. Она лежала в своей комнате на постели, лицом вниз, и горько плакала. И снова я поняла, что еще не время утешать ее.
– Оденься, Селия, – сказала я. – Мы сейчас едем. У нас не было черных платьев, мы не позаботились об этом. К счастью, нашлись черные плотные покрывала. Они были из одной партии товара и Николаос оставил их себе, не зная, для чего они могут пригодиться, просто ему понравилась черная плотная ткань. И вот сейчас эти покрывала пригодились.
Слуги уложили гроб в одну карету, достаточно широкую, ее наняли специально. В эту же карету сел Николаос. Мы поехали в его карете. С нами были слуги. Они тоже хотели проводить Чоки в последний путь.
До кладбища мы добрались примерно за полчаса.
Все уже было приготовлено. Нас ждал католический священник и могильщики уже копали могилу.
Гроб вынесли из кареты и на руках поднесли к могиле. Прикрыли крышкой. Священник прочитал молитву. Снова мы услышали произнесенное вслух, громким серьезным голосом, христианское имя Чоки – Андреас.
Селия уже не плакала.
Гроб на веревках начали опускать в могилу.
Это были отнюдь не первые похороны, которые мне приходилось видеть. Но почему-то меня снова охватило ощущение, что я впервые хороню. Меня поразила глубина могилы. Я мельком заглянула и меня испугала эта разверстая пасть земли. Я потянула Селию подальше. Она послушно отошла.
Могильщики засыпали яму землей.
