Головорез

снисходительность к нашему прошлому. К примеру, женщина, участвовавшая в Музыкальном марше. Порочащая фотография была сделана, когда она спала. Другая нашла пластиковые груди, при помощи её же собственного значка с номером приколотые к столу. А они обе были безупречны.

– Я не боюсь предрассудков. Но я лишусь своей пенсии – вот что, чёрт побери, меня пугает. Я слишком стар и мало подготовлен, чтобы сделать карьеру где-нибудь ещё. В глубине души я не прочь подраться, но, полагаю, согласие – это единственный реальный выход.

ДеКлерк был в долгу перед Мак-Дугалом после дела Охотника За Головами [2]. Он был героем в отставке: человек, который справился с тем ужасающим психопатом. Только несколько человек знали о том, как он напился, наглотался пилюль и засунул в рот ствол револьвера. Джек навёл наряд полиции на след, когда он отвалил в сторону. Теперь, приглядываясь к этому потерявшему сон копу, он вспомнил мудрый совет Сэмюэля Джонсона: «Мужчина, сэр, должен держать свою дружбу в постоянной готовности».

– Отправляйся домой и поспи немного, Джек, а проблемы предоставь мне. Позвони мне завтра около полудня, и я, быть может, к тому времени придумаю выход.

После того, как Мак-Дугал ушёл, ДеКлерк снова поставил 'Лунную сонату'. Он разжёг в гостиной потрескивающий огонь, затем стал перед ним, греясь и глядя на камин. Над ним в серебряных рамках висели три фотографии. На одной была Кэйт, его первая жена, играющая Ребекку на Бродвее в ибсеновском 'Росмерсхольме'.

Снимок запечатлел центральную сцену той ночи, когда они встретились. На втором фото была Джейн, должно быть, года в четыре, сидящая в ворохе осенних листьев, с солнечными бликами в кудряшках. Фотограф подкараулил мгновение, когда она слегка улыбалась, повернув голову назад. Последний портрет изображал Женевьеву, вторую жену ДеКлерка, на побережье Западного Самоа во время их медового месяца. Её загорелое тело контрастировало с белым бикини, в который она была одета. Дженни прижимала к уху огромную океанскую раковину. Пламя освещало фигуру Роберта, отражавшуюся от стекла в рамках.

Он критически оглядывал своё отражение. Волнистые волосы быстро поседели, тонкий нос стал несколько более костистым, чем раньше, худые щёки отвисли там, где челюсти переходили в шею: время определённо брало свою дань. И всё же, несмотря ни на что, он был доволен собой – такое трудно было себе представить пять лет назад. вторник, 28 декабря 1982 г. 2:00 пополудни Дождь лил со свинцово-серого неба сильными струями, которые бились в землю и собирались в сплошные лужи. Струи отскакивали от чёрных зонтиков молчаливых участников траурной церемонии, затем обвивались вокруг ботинок ДеКлерка, прежде чем стечь в глубокую яму, вырытую в сырой земле. Конный полицейский неподвижно стоял рядом с вырытой могилой, всей душой стремясь туда, где он ляжет однажды, и наблюдая за тем, как гроб его жены опускается в яму.

– Благослови эту могилу, – произнёс священник, в то время как тучи проносились со стороны моря, а небо заливало гроб сплошными потоками воды, – …и пошли Своих ангелов следить и охранять покой нашей сестры… – в то время, как сердце Роберта ДеКлерка разрывалось на части и изливало свой собственный чёрный дождь.

– Мы можем гордиться.

Комиссар Франсуа Шатран стоял по другую сторону от могилы, озабоченный тем, что ДеКлерк был единственным, кто не склонил голову. Это был уже второй раз, когда он присутствовал при том, как его друг хоронил свою жену, впервые это произошло в Квебеке двенадцать лет назад, когда Кэйт и его дочь Джейн были убиты террористами.

Комиссар живо помнил то яркое осеннее утро: солнечные лучи на клёнах, уже окрашенных осенью, запах дыма, доносящийся в утренней свежести, прозрачный воздух; каким маленьким казался гроб Джейн рядом с гробом её матери. Было бы настоящей удачей, если бы ДеКлерк когда-нибудь оправился от этого; учитывая теперешние последствия дела Охотника За Головами, Шатран опасался, что его друг может отправиться домой и пустить себе пулю в рот.

– Аминь, – сказал священник.

– Аминь, – эхом откликнулись участники похорон.

По очереди они ступали вперёд, чтобы бросить горсть земли на крышку полированного гроба.

Пока священник заканчивал торжественную католическую молитву, – 'Обрати на неё свой вечный свет, Господи, дозволь её душе и душам всех верующих из милосердия Твоего почить в мире', – ДеКлерк нагнулся и положил красную розу на длинном стебле на крышку гроба над остановившимся сердцем Женевьевы.

Когда служба окончилась, участники похорон начали объединяться в маленькие группки. У подножия холма пожилая женщина в чёрной накидке опиралась на руку мужчины значительно моложе её. Стоя на склоне Холибэрн-Маунтин, кладбищенский капеллан окинул взглядом город. Силуэты матери и сына проступали в немного поредевшей пелене дождя, который сёк по водам Английской бухты и по деревьям в парке Стэнли. Когда ДеКлерк подошёл к ним, женщина потупила глаза.

– Voulez-vous venir avec moi? (Не желаете ли поехать со мной?) – спросил он.

Мать Женевьевы покачала головой.

– Mon fis a une auto. On pr ?f ?re ?tre seuls. (Мой сын на машине. Лучше мне поехать с ним)

Шатран задержался, приотстав, остальные участники церемонии тем временем расходились. По двое, по трое они подходили к вдовцу, чтобы выразить ему свои соболезнования, прежде чем направиться к стоянке. Только когда ДеКлерк остался один у могилы Женевьевы, Шатран подошёл к нему.

– Viens avec moi, Robert. Il faut qu'on se parle. (Поедем со мной, Роберт. Послушай меня) – Она ненавидит меня. Так же было и с матерью Кэйт.

– Ты не виноват ни в чьей смерти, – ответил Шатран, автоматически переходя с французского на английский.

– Где они? Те, кто послал к ним убийц?

Полицейские в молчании прошли к машине комиссара. Лимузин выехал с кладбища по Хэдден-драйв и свернул на Тэйлор-вэй, чтобы спуститься с горы к грохочущему океану. Сидя сзади с ДеКлерком, Шатран курил одну сигарету за другой, его мысли вертелись вокруг предложения, которое он собирался сделать. Тусклый послеполуденный свет преображал струи дождя, стекающие по стёклам, в клубок змей,