Что нам дали коммунисты-центровики? — говорится в одной из них. И тут же ответ: особый отдел и Кондурушкина, смертную казнь и тюрьмы.
«Товарищи красноармейцы!
За кого вы бились два года? Неужели за тех каторжников, которые работают теперь в Особом отделе и расстреливают ваших отцов и братьев?
Посмотрите, кто в Семиречье у власти: Фурманы, Шегабутдиновы — разные жиды, киргизы. А трудовые крестьяне снова в рабстве.
Уже издан приказ о мобилизации мусульман — что это значит?
Это значит, что у вас, товарищи красноармейцы, хотят отобрать землю, хаты, скот и передать киргизам.
Товарищи, пора опомниться и дать врагу последний и решительный бой. Иначе будет поздно. Час мести близок. Будьте готовы. Помните, что все должны быть за одного и один за всех».
В другой прокламации какие-то «горные орлы» угрожающе взывали:
…Центровики загоняют нас в бутылку. Кругом — притеснения и контрреволюция. В Особом отделе для пролетариата стоят пулеметы. По городу рыщут тайные агенты и ловят тех, кто боролся с контрами- казаками. Наступает время кровавой революции. Горные орлы заготовили оружие и собрали в горах восемьсот славных бойцов.
Трепещите, кровопийцы-комиссары и сыщики…[15]
Этакие документы весьма убедительно говорили о подготовке восстания. Перехватывалось много писем, направлявшихся из армии в деревню и обратно, — в этих письмах деревня и армия заботливо друг дружку подбадривали и совершенно недвусмысленно готовились к объединенному натиску на «жидов- комиссаров». В одном письме так и говорилось (видимо, то было письмо из армии в деревню. — Д. Ф.):
…А насчет разверстки — не беспокойтесь. Все это проделки мусульманско-мадьярских комиссаров. Скоро увидите, как будут они болтаться на деревьях. Настоящая революция трудовиков наступит через месяц. Горные орлы, доблестные герои, бившие Анненкова и Щербакова, сумеют бить и жидо- мусульманско-мадьярских комиссаров…
Тем временем в Китае генералу Щербакову попало на руки то самое воззвание к белым казакам, что писали мы вместе с Бойко. И генерал на воззвании этом положил сердитую резолюцию:
…Жиду подчиняться не будем, русские сговоримся, а жидов будем бить беспощадно.
С такой надписью он переслал мне воззвание в Верный, и пришлось генерала крестить-костить в местной газете за эту резолюцию. Но факт — фактом: «горные орлы» и Щербаков шли вместе против «жидо-кирго…».
Этого нельзя было не видеть.
Нити подготовлявшегося восстания, безусловно, имелись и за китайскими пределами. Недаром на джаркентской границе еще 4–5 июня, то есть за неделю до мятежа, говорили о том, что в Верном уже восстание: это готовили почву, настраивали, мобилизовали силы.[16]
Здесь же, в Верном, и трибуналу и особому отделу подбрасывались то и дело анонимные письма, где перечислялось перво-наперво несчетное множество преступлений, содеянных этими органами; сотрудники их обзывались разными ласковыми именами вроде «каторжники… сволочи… идиоты»… и т. д.; дальше обычно предъявлялось требование: окончить немедленно ежечасные и чуть ли не ежесекундные расстрелы народных вождей[17] и, наконец, сам собою слагался заключительный аккорд письма: «…А впрочем, что вы там ни делайте, все равно вас, подлецов, надо перевешать… Дрожите! Трепещите! Ждите!»
И вот все в этом роде. Трибунал показывал эти письма особому, особый — трибуналу преподносил свои: становилось совершенно очевидным, что листовки-прокламации и эти подметные письма даже по стилю, по привычным, затасканным выраженьям — были делом рук одной и той же кучки лиц.
Но на следы напасть не удавалось.
В первых же числах июня отдан был по области приказ сдавать оружие. (Скоро и Ташкент прислал нам такое же распоряжение.) Над этим приказом опять посмеялось анонимное письмо: «раскрывай, дескать, ворота шире, — сами на своих возах привезем». Тогда же стали мы разгружать от ненадежных жильцов дома, занимавшие относительно ОО и РВТ[18] особенно выгодное положение.
Таинственная рука отметила угрозой и это действие: «чепухой, дескать, занимаетесь: все равно возьмем под огонь, куда ни прячься». Словом, каждый шаг, каждая мера наша кем-то прослеживалась, взвешивалась, расценивалась, бралась на заметку.
В особом отделе собралась кучка ответственных работников обсудить общее положение и всю груду разных показательных мелочей, всевозможных документов, скопившихся и по учреждениям и у отдельных лиц.
Было понятно каждому, что назревают события. Но что поделать? Что можно поделать в этих исключительных условиях?
Ведь было бы совсем иное, даже вовсе простое дело, если б задача наша заключалась только в распределении и рациональном использовании своих сил. Но силы-то, силы где? Чем сопротивляться, чем обороняться и наступать?
Как в пропасть, провалилась мысль в этот пустой вопрос:
Нет сил!
И думай тут — не думай, гадай — не гадай: живую силу из пальца не высосешь.
Центру говорили не раз. Плакались. Просили. Угрожали возможными опасностями. Настаивали «категорически» — ну, так что? А сам-то он, центр, откуда возьмет? У него что за резервы? Если и было что, так все ушло теперь на борьбу с ферганскими басмачами.
Так что надежды серьезной на подмогу мы не имели. Во всяком случае теперь, в эти вот дни. Правда, из Сибири шла в Семиречье дивизия, но это еще когда-то…
А вдруг уже теперь что случится? Ведь приказ о переброске частей вот-вот надо приводить в исполнение… Но как бы ни было, а дело надо делать.
Пока что — отправить следует два полка кавалерийских и два стрелковых. Отправлять решили побатальонно, чтобы лицом к лицу не столкнуться нам с целыми полками. Панфилычу на этом самом совещании (оно всего было дня за два до восстания) поручили даже выработать общий план обороны Верного — до мельчайших деталей. Не знаю, не помню успел ли он сработать до «мельчайших»-то деталей, но общий план, разумеется, имелся у нас и без того. Да не понадобился он. Обороняться ведь тоже надо
А ежели все учесть хорошо, — иной раз и с малыми силами можно большие покрыть. Помнится мне — рассказывали в 1915 году в Сарыкамыше, на турецкой границе, как там один русский поручик всего- навсего с ротой попал в турецкое окружение и как раз на то самое место, где находился турецкий генералитет. Ежели бы поручик кинулся врукопашную, это, может быть, была бы и лихая, но неверная сеча: конец можно было предсказать заранее, ибо силы были вовсе несоизмеримые. Но поручик применил иное оружие. Он с ротой своей, как бы с командой, подступил к месту, где собрались генералы, объявил, что они
