Тут уж получилась вовсе чепуха: они о помощи леисинцам как-то ничего не говорили, а все внимание свое и наше сосредоточили на том, что вот-де по голодным уездам агенты особотдела хулиганствуют, насилуют, грабят, издеваются.
— Дайте хоть один факт, — просили мы, — и по приговору, у вас же на глазах, чтобы видели все, мы расстреляем сами подлеца…
Но фактов не нашлось ни одного, а был лишь бессмысленный крик на иные темы:
— Казаки били — страдали мы! Казаков побили — опять страдай!.. Да где же правда после этого? Что наши семьи — гады поганые? Жрать они, по-вашему, не хотят, что ли? Сами тут пайки да то, да се, а голодным семьям — на-ко в рот…
— Нет, это неверно, это неверно, товарищи, — доказывали мы, — по голодным уездам уж давно работает наша специальная комиссия…
— Кляп с ней — с комиссией вашей…
— Нет, вы подождите…
— А что ждать? А что толку в ней?
— Толку? Есть толк: мы уж туда немало переправили хлеба, это вы только не знаете или не хотите знать… А потом дорога — разве вам неизвестно, что это за дьявольская дорога, песок горячий, безводица… а кормиться чем? Ведь одних лошадей что мы на этом деле поморили: не держится лошадь — падает… Мобилизовали верблюдов — на них теперь возят, да разве и этого вы не знаете? Нет, товарищи, надо ж отчет себе отдавать, за что порицаете… Сразу тут все равно не сделать…
— А нам сразу надо! — налетали они.
— Сейчас же немедленно подать туда хлеб, вот что, а то разнесем все ваши отделы снабжения, сами возьмем…
Против этого нечем было козырять, доводы не помогали, пришлось соглашаться на пустое, никчемное решение:
Предложить Обвоенревкому и отделу Социального обеспечения немедленно снабдить хлебом разоренные Копальский и Лепсинский уезды, обеспечив также и беженцев, прибывших в город из этих уездов…
Обеспечить немедленно!
Легко сказать, а мы уж давно, неделями, все силы напрягаем на эту работу, да и то не смогли обеспечить…
А тут: немедленно!
Ну, пусть. Это дело работы подлинной и серьезной нисколько не изменит.
Кончились все двенадцать вопросов.
— Теперь, товарищи, передайте крепости, что по всем вопросам с вами мы договорились, что протестовать собственно дальше против кого же и в чем? Надо кончать, кончать надо эту всю заваруху. Спешно очистить крепость, разойтись по казармам, начать дружную совместную работу на основе того, что мы приняли теперь… Распишитесь под протоколом.
— А вы еще дайте обещанье, что все будет выполнено, — вставил Невротов. — Не то наговорите, а там — ищи. Подпишите-ка здесь под протоколом.
Его шумно поддержали приятели.
Через минуту он диктовал, мы писали:
«Военный совет 3-й дивизии обязуется революционным честным словом провести все в жизнь».
И ниже подписи: наши и крепостников. Мы искренно, охотно подписывались. И без лукавства: что было полезного в этих решениях трудовому Семиречью — мы все готовы были осуществить, во всем готовы были участвовать.
Что для нас это «честное слово»? Уж, конечно, не слепое ему служенье. Только целесообразность — и больше ничего. Если очевидно станет, что от исполнения его один вред, разруха, погибель, — неужели станем держаться за него, как за фетиш?
Заседанье окончено. Расходимся. Но уж, конечно, мы не верили, что на этом всему конец. Эти делегаты и эти разговоры-решенья — одно, а крепость вся в целом — совсем другое. И вряд ли станет слушать она серьезно этих своих делегатов. Да и делегаты какие: второстепенные. Тут же не было ни одного из настоящих вожаков.
Разошлись так же, как и сходились сюда, — в глубокой тревоге.
Пока сидели мы в штабе Киргизской бригады и совещались с мятежниками, Мамелюк бился на «широком собрании» в Доме свободы, тщетно убеждая и доказывая присутствующим необходимость идти с нами рука об руку: семиреченские «партийцы» и иная публика предпочитали обратное.
Шегабутдинов целый день сидел в крепости под арестом. В боеревкоме у кого-то явилась мысль использовать его и «взять в работу». Привели.
— Хочешь с нами работать?
— Работать можно, если вы не против Советской власти…
— Какое против, — мы сами и есть Советская власть…
Шегабутдинов остался в боеревкоме. Улучив минуту, шепнул он Агидуллину, чтобы тот сбегал к нам и доложил, как и для чего вступил Шегабутдинов в боеревком:
— Объединить вокруг себя мусульман-красноармейцев. Бороться с возможными эксцессами. Доносить нам вовремя обо всем и предупреждать об опасностях.
Мы ему через Агидуллина же отослали свое согласие на такую работу. В боеревкоме выбрали Шегабутдинова товарищем председателя. На этом посту он мог бы сделать для нас очень многое, но он был плохим политиком и не знал граней, за которые переступать опасно. Он, безусловно, с чистым сердцем и в нашу пользу вступил в боеревком, но уже сразу ахнул непростительную глупость: дал свою подпись под приказом крепости № 1. Его имя под таким приказом многих сбило с толку.
Вот он, приказ крепости № 1.
ПРИКАЗ № 1
12 июля 1920 г., г. Верный.
§ 1
Для улучшения быта защитников Советской власти, власти рабочих, крестьянской и дехканской бедноты, красноармейцев, всемерного улучшения положения трудящихся масс области, без различия национальностей, для разрешения создавшегося положения в области в связи с назначением на ответственные посты в советских учреждениях офицеров, перешедших к нам, взятых в плен на северном фронте, и предотвращения возможных выйти конфликтов среди трудящихся масс и в красноармейских частях, сего 12 июня в 6 часов вечера организован из представителей красноармейских частей Верненского гарнизона Временный Областной Военно-революционный совет в составе следующего порядка: председателя Вр. Обл. Военсовета — т.
§ 2
Всем советским учреждениям как гражданским, так и военным с опубликованием настоящего приказа предлагается продолжать работу и неуклонно исполнять все распоряжения Вр. Обл. Военсовета, за неисполнение сего заведующие учреждениями будут привлечены к самому строгому ответу.
§ 3
Всем советским учреждениям предлагается 13-го сего числа к 12 часам удалить со всех ответственных постов всех назначенных на таковые офицеров, служивших у
