Чапаев. Мятеж

МАНДАТ

Дан сей красноармейцу Савелию Исаенко, командируемому с командой в числе 50 человек для преследования и арестования комиссии, отправленной по селениям Верненского уезда до с. Зайцевского для производства всевозможной реквизиции, что подписью и приложением печати удостоверяется.

Комвойск Семиреченской области Петров.

Военком Чернов.

Верно: начальник штаба П. Бороздин.

Так широко было поле деятельности «командующего»: и организация сил для наступления, и борьба… с продразверсткой!

В то же время Чеусов, председатель боесовета, спешно устанавливал и завязывал вновь и укреплял уж наладившиеся связи с селами, деревнями. Сохранилась, например, весьма показательная переписка боесовета с Алексеевским ревкомом. Крепость еще 12-го писала:

Секретно. Экстренно, неофиц.

Алексеввскому сел. Ревкому.

Вр. областной военно-революционный Боевой совет сообщает вам для сведения, что в городе тишина и спокойствие. Как идут дела у вас, сообщите скорее нарочным и не забывайте, товарищи, что вам нужно быть наготове, по первому нашему извещению стать как один, всем под ружье.

(Подпись).

На это давала ответ Алексеевская волостная военная комиссия. Ответ, писанный корявой рукой, таков:

Алексеевской волостной военной комиссии Верненского уезда

13 июня 1920 г.

№ 131

Сел. Алексеево

Председателю Военно-Революционного Совета Семиреченской области.

На ваше отношение от 12 июня 1920 г. с просьбой не выдавать оружия без ведома вашего и отобрания оружия от таранчей, которое они отобрали у крестьян, сообщаю вам, что оружие отобрал я путем мирных переговоров: винтовок 5 и централок 9, патронов 375 и две ручных гранаты. Сам председатель Карасукского волостного ревкома Юсупов и с ним 2 человека его прихвостников ночью бежали — по слухам, на город Верный и увезли 5 револьверов, 2 трехлинейки и винтовки. Настроение как таранчей, так и русских очень хорошее, везде тишина и порядок, просим сообщить, какие у вас новости. Мы пока не боимся; организация наша хороша. Если вам нужно, то просите помощь. Мы дадим резервов, остальное вам все пояснит товарищ Лехтин.

Алексеевской Военной волостной Комиссии

(подпись).

Крепость набиралась сил. Устанавливала связи. Организовывалась. Готовилась в «боевой порядок». Силы росли у ней не по часам, а по минутам. А наши растаяли вовсе. Осталась горстка — по существу беспомощная. Единственным достоинством этой горстки было то, что она не растерялась, не пала духом, работала дружно и, не зная устали, понимала верно психологию разбушевавшейся толпы и в соответствии со всем этим — лавировала. И только. Этого «только» оказалось довольно.

Пришел час — надо было снаряжаться в крепость. Пожали нам крепко руки на прощанье, пожелали успеха друзья, — мы ушли. Всю дорогу обсуждали с Мамелюком — как держаться, что говорить. И еще условились, что вслед за моим общим докладом он выступит по хозяйственным вопросам дивизии, по продовольственному, а кроме того, коснется и вчерашнего совещанья в Доме свободы.

Напрасно уговаривались мы с Филиппом Иванычем, — обстоятельства прежде времени расшибли весь уговор.

При входе в крепость встретили нас члены боесовета. Тщательно осмотрели. Оружия при нас не было, — умышленно с собой не взяли, знали, что отымут все равно. Вошли. И тут же настояли, чтоб посреди крепости немедленно созывали митинг. Крепость быстро пришла в движенье. Скоро знали все, что решено собранье; опрометью неслись к центру крепости, торопясь занять места ближе к телеге, откуда будут речи.

Вот она, многотысячная вооруженная толпа, — сбилась, гудит, ревмя-ревет, словно стадо голодных зверей. Тут «недовольных»… сто процентов! У каждого свой зуб против Советской власти: кто за то, что от дома против воли на фронт отлучают, кто за разверстку, кто отомстить трибуналу охотится или особому, кого не обули вовремя, кому помешали хапнуть, кому сам строй не люб новый, — словом, всяк сверлит свое.

Ну-ка, сунься в этакое пекло!

Собрались вожаки, обступили телегу. Влез Букин, зычно объявил:

— Собранье открывается. Сегодня будем здесь обсуждать вопросы, про которые говорит Ташкент… командующий там и члены ревсовета… Слово даем председателю военного совета дивизии…

Он назвал мою фамилию. Поднялся я, встал в рост, окинул взором взволнованную рябь голов, проскочил по ближним лицам — чужие они, злые, зловещие…

Как ее взять в руки, мятежную толпу? Как из этого официального доклада построить агитационную речь, которая нам сослужила бы службу?

Прежде всего — перед лицом мятежного собрания надо выйти как сильному: и думать, мол, не думайте, что к вам сюда пришли несчастные и одинокие, покинутые, кругом побитые, беспомощные представители жалкого военсовета, — пришли с повинной головой, оробевшие… Может быть, и не прочь они толкнуться к вам за милостью, за прощением? О нет. К вам пришли делегаты от высшей власти областной, от военсовета, у которого за спиной — сила, который вовсе не дрогнул и пришел сюда к вам не как слуга или проситель, а как учитель, как власть имеющий. Он вам открыто заявит свою волю, непоколебленную волю военсовета.

Словом — выступать надо твердо, уверенно, как сильному, и без малейших уступок, колебаний. Это первое: твердо и не сдаваясь в основном.

А второе — не выпускать ни на одно мгновенье из-под пытливого взора всю толпу, разом ее наблюдая со всех сторон и во всех проявлениях: говорить — говори, но и слушай чутко разные выкрики, возгласы, одобрения или недовольства, моментально учти, отражают ли они мнение большинства или только беспомощные попытки одиночек. Если большинство — туже натягивай вожжи; если одиночки — парализуй их вначале, спрысни ядовитой желчью, выклюй им глаза, вырви язык, обезвредь, ослепи, обезглавь, разберись в этом вмиг и, поняв новое состояние толпы, живо равняйся по этому ее состоянию — то ли грозовеющему, то ли опавшему, смягченному, теряющему — чем дальше, тем больше — первоначальную свою остроту. А как только учтешь, поймешь — будь в действии гибок, как пантера, чуток, как мышь.

Если нарастает, вот она, близится гроза, чуешь ты ее жаркое близкое дыханье, — зажми крепко сердце, жалом мысли прокладывай путь — не по широкой дороге битвы, а окольными чуть приметными тропками мелких схваток, ловких поворотов, неожиданных скачков, глубоких, острых повреждений, иди — как над ревущими волнами ходят по зыбкому, дрожащему мостику, остерегайся, озирайся, стремись видеть враз кругом: пусть видит голова, пусть видит сердце, весь организм пусть видит и понимает, потому что кратки эти переходные мгновенья и в краткости — смертельно опасны. Кто их не понимает, кто в них не владыка — тот гибнет неизбежно. Когда же минуешь страшную полосу, когда чуть задумаются бешеные волны нараставшего гнева толпы, задумаются, приостановятся и глухо гудящей, тяжкой зыбью попятятся назад, — смело уходи с потаенных защитных троп, выходи на широкую, на большую дорогу. Но — ни гу-гу. Чтоб никто не приметил, — ни в голосе твоем, ни в слове, ни по лицу твоему взволнованному, — как по тайным тропкам минуту назад скрывался ты от грозно ревевшей, близкой катастрофы. Кроме тебя одного,