– Кто крутой самый, говорю! Я с ним махаться буду.
– Ты чего, сдурела, что ли!
– Вы зассали, что ль? Только без палок! А то потом на разборах не отмажетесь, что с девчонкой на голых руках справиться не могли. Ну, ты что ль Боксер? Пошли, поскачем! Только – сам на сам, чтоб шавки твои меня со спины не рюхнули.
– Да не буду я с девкой драться!
– Да ты конишь! Не Боксер ты, а баба!
– Ну, давай! Только потом не реви! Я так тебя, ладошками!
Он швырнул в сторону цепь, и она блестящим ужом понеслась по земле. Влада вскочила перед Боксером во фронтальную стойку, чуть соприкасаясь кулаками перед лицом. Идея была, конечно, сумасшедшая: ей не одолеть здорового скинхеда, но другого выхода не было, иначе на нее бы напали всей кодлой и, может быть, изнасиловали.
Их окружили пошатывающимся кольцом, бой начался. Боксер со смехом пару раз взмахнул по-медвежьи руками. Влада увернулась и боковым зрением увидела, как оставшиеся неформалы потихоньку бежали с поля брани. Еще несколько взмахов Боксера прошли мимо цели, это его задело, и он, изловчившись, наотмашь засадил Владе по щеке. Она пошатнулась и чуть не слетела с ног.
– Добьем? – заревел разъярившийся Боксер. Он собрался завершающим ударом с косача повалить девушку и уже замахнулся до хруста в суставах… Чуть потерявшаяся Влада с ужасом почувствовала, что сейчас увернуться не успеет, и уже приготовилась принять добивающий удар хотя бы не в голову, а в плечо.
– А ну-ка, остынь, – удара не было. Она выпрямилась. Боксера перехватил за локоть невесть откуда появившийся другой скинхед, но взрослый, лет двадцати пяти. – Стой, девочка, не бойся. Так, вы меня, надеюсь, знаете? – Застывшие скины закивали.
– Да, Гвидон.
– Так, а вы кто? Вы из чьей бригады? Чего застыли, кто командир ваш?
– Мы с Колпаковской бригады, – громко сглатывая, ответил Боксер. Нападавшие были перепуганы. Влада слышала про Всеволода Гвидона, который, будучи раньше металлистом, лет в шестнадцать разочаровался в неформальном движении, обрился наголо и стал первым скином в городе. Все бригады бритоголовых, вся идеология и иерархия – его детища. Все командиры бригад подчинялись только ему. Он был в тесном контакте и с московскими организациями «Кровь и Честь», «Moscow Hammerskins», и даже с настоящими германскими нацистами. Состоял на учете РУБОП и ФСБ.
Сейчас он стоял посреди круга, пытаясь охватить каждого в поле зрения. Он был в черной майке, в защитных штанах с рунической эмблемой, и в высоких ботинках – не солдатских, а настоящих – «Grinders», с носами, обитыми титаном. На руке, от локтя и выше, извивалась татуировка. Пряжка на ремне была немецкая, трофейная, с орлом и свастикой.
– А белые шнурки кто это вам пожаловал? Такой знак отличия дают только настоящим бойцам. Что-тоя ни на одной акции вас не видал.
– Мы… это…
– Вы, я вижу, только и можете, что неформалов гонять, да с девчонками драться! Да еще бухать! Почему пьяные?!
– Мы день рождения…
– Почему с девчонкой дрался!?
– Она сама предложила, честно, Гвидон, сама!
Тут Гвидон схватил Боксера за грудки и оторвал от земли.
– А почему, суки, с цепями и ножами в открытую?! Из-за таких гондонов, как вы, вся движуха наша страдает! Модно быть скином, давай в скины! Колпак ваш – лох! Он уже месяц на собрание не ходил, и на рукопашку он не ходит, и в тир! Мама не пускает! И вы – такие же, даже не знаете про это! Почему врали?!
– Гвидон, прости! Мы будем заниматься!
Тут Всеволод применил свой самый ужасный прием: взял Боксера ”на баш”, с размаху клюнул ему лбом в лицо. Тот вырубился, мягко опадая вниз. Гвидон бросил полуобмякшее тело оторопевшим лже-скинам и пригрозил:
– Если увижу на нашем прикиде – искалечу. Вы меня знаете. – Те бросились бежать, волоча под мышки поверженного Боксера. – А неожиданный спаситель обернулся к Владе и мягко сказал:
– Ну что, девочка, напугали они тебя? Ты уж извини их, ладно?
– Не называй меня девочкой, – совершенно не к месту ответила Влада.
– Ну не мальчиком же! – и Гвидон захохотал, широко и раскатисто. – Напугалась?
– Да. Немножко.
– А ты правда ему сама драться предложила?
– Сама.
– Хм. А зачем? Ты что, драться умеешь?
– Чуть-чуть. Главное – не бояться. Ну а чего мне терять: что так бы они меня все отметелили, а так – хоть один.
– Вот молодец, а! Как тебя звать? Меня – Сева, Гвидоном называют.
– Влада.
– Влада… Красивое русское имя. Идем, Влада, я тебя провожу, а то уж темнеть стало. А то скажешь: вот кавалер, от чмошников спас и бросил. На тебе платочек, вытри, у тебя кровь и тени размазались.
Гвидон взял ее под ручку, и они направились к выходу из дворика. Выходя, Влада увидела, как из подворотни выбежала куча неформалов, ведомая Егором (он видно, собирал народ для ее спасения). Только это уже не имело никакого значения. С Мякиной она больше никогда не виделась.
Долго болтали перед подъездом. Наконец Всеволод произнес:
– Если чего, вдруг понадобится моя помощь, – звони, у меня мобильный. Дай запишу. В любое время. Если меня не будет – я в разъездах часто – потом звони. – Затем он посадил ее в лифт.
Гвидону было двадцать семь. Он работал на заводе «Пензтяжпром» замначальником отдела снабжения. У него был даже служебный сотовый телефон, и Влада впервые увидела маленький чудесный аппарат не в магазине, не по телевизору, и не у тупоголовых буржуев, а у обычного парня родом с Рабочей, который в детстве жевал гудрон, называя его «ковбойской жевачкой».
Всеволод Ведонцев был высок, плотного телосложения, с лукавыми добрыми глазами. Майка чуть натягивалась от начинающего появляться пивного брюшка. Руки у него были исполинские, с грубой кожей и ровными красивыми ногтями. На руке извивалась кельтская вязь, а плечевую свастику на другой обрамляли три викинга с усами, напоминающими клыки у моржа. Позже Сева объяснил ей, что это не викинги, а русы – первые русские воины, а татуировки делали известные мастера – Макс Бокарев в Пензе и Ангел в Москве.
Она, может быть, не позвонила бы Гвидону из гордости, лишь целый месяц, лежа в постели, каждую ночь мечтала о нем, огромном, в надутом бомбере, обнимающего ее широкими руками с разбитыми костяшками кулаков. Да и телефон его, написанный на автобусном билете, она сразу куда-то потеряла. Прошла неделя. Егор куда-то пропал из ее поля зрения, и она радовалась, что он ей не звонил и не оправдывался в своем позорном предательстве. На тусовки ходить она тоже перестала.
Случилось все незагаданно. Было шестого мая, четверг. Она шла со школы домой, как обычно, мимо пристроя-столовой, через маленький дворик. Чуть поодаль, между двумя поднебесными вязами, лежало бревно, превращенное многолетним ерзаньем задниц школяров в лавку. На ней сидели Жора Слон, Дыркин и Стас Кондраков. Они, не скрываясь, курили план из длиннющей беломорины-«пионерки».
